Когда на Сплетнике случился флеш-моб «Как я работала..» я с превеликим удовольствием читала посты каждой сплетницы, но особенно в моей душе откликались посты девочек-педагогов (вот вот  вот вот вот )

Я не работаю в педагогике вот уже больше 10 лет. Но мне тоже есть, что вспомнить из той, теплой, светлой, доброй жизни. Собственно, так и родился этот пост.

Первое погружение в будущую профессию «по самое не могу» случилось, конечно же, во время студенческой практики. Для меня, 17-летней девчонки, выросшей в полной любящей семье с правильными моделями поведения, было очень болезненным осознание, что подобная семья – скорее исключение, чем правило.

***

Школа-интернат для детей, оставшихся без попечения родителей. Должна отметить, что 75% детей в интернате – социальные сироты, то есть дети, у которых есть живые родители, но они лишены родительских прав (и да, они потом опять плодятся, несмотря ни на что и даже вопреки всему). Я спрашиваю руководителя: «А почему детские комнаты закрываются на замок снаружи?». Его ответ, данный тихим обыденным голосом, убил меня: «Чтобы они не сбегали. Мальчиков потом приводит милиция, потому что они постоянно что-то тащат в магазинах. А девочки… Девочки занимаются проституцией. И даже не за деньги. За жвачки, за сигареты, за шоколадки..».  Я долго не могла поверить в то, что услышала.

И потом, всматриваясь в лица этих 12-13-14-летних девочек, ловя эти нагло-вызывающие взгляды «Да, нуишто, аштотакова», я понимала, что, скорее всего, именно так и живет ребенок без любви, ребенок, у которого бессовестно украли детство, наверное, вот так девочка получает суррогат нежности. Самое страшное, что к тому времени они уже настолько закостенели в этих искаженных понятиях «что такое хорошо и что такое плохо», что они уже не «откликались» на что-то настоящее и человеческое. Хорошее отношение считали если не слабостью, то уж точно каким-то «разводиловом». Когда я с ними готовила КТД (коллективное творческое дело), они невпопад скрипуче смеялись своими прокуренными голосами и спрашивали меня: «Зачем вам все это? С нами практикантки обычно делают тесты и уходят», они не верили, что мне действительно может быть интересно играть с детьми, кем по сути они и являются.

Потом у нас была практика в "доме Малютки", там были совсем крошки, которые тянули ручки ко всем и всех называли мамами. Это тоже, скажу я вам, испытание на эмоциональную стойкость

Запомнилась практика в отделении детских неврозов городской психиатрической больницы. К сожалению, должна признать, что ко взрослым с неврозами мы уже привыкли, у нас все общество погружено в стресс. А видеть детей с неврозами – это страшно. Но еще страшнее осознавать, что детские неврозы – это 99% «заслуга» родителей (как тут не вспомнить Карпачева и его «разборки» с родителями в известной украинской телепередаче). Неконтролируемая агрессия, самоагрессия, энурез, гипер-тревожность, нарушения сна и питания и прочие «типичные ужасы» в крайних их проявлениях, исковерканные судьбы детей, не вполне адекватные родители…На практике мы только наблюдали за всем этим, мы не погружались глубоко, потому что срабатывали свои механизмы защиты - ведь в 19-20 лет работать с этим без ущерба для своей психики невозможно. Что лично я вынесла из той практики?

Каждое слово родителя, каждый его поступок или же бездействие имеют свои последствия для ребенка. Каждое. И работать надо, прежде всего, над собой, а не над детьми. Не будет у ребенка счастливого детства, если мать родила его «для себя», потому что никто (даже долгожданный ребенок) не наполнит твою жизнь смыслом, если до этого его не было, и уж тем более делать ребенка смыслом своей жизни как минимум подло по отношению к малышу. Не буду больше распространяться на эту тему. Просто лично я приняла это как данность.

А еще мы были на практике в специальной (коррекционной) школе для детей с ограниченными возможностями здоровья. В школе были разные детишки: с нарушениями интеллекта, речи, слуха и зрения, детки с ДЦП. В этой школе я искренне восторгалась оптимизму и трудолюбию педагогов. Ведь то, чему обычные детки учатся дома за 15 минут, детям из этой школы приходится доносить месяцами, но результат этого бесценного труда очень неустойчив: попадая в другую информационную среду, дети очень быстро теряют приобретенные навыки.

На практике нас встречала завуч этой школы, такая, очень типичная: с попой-тумбочкой, высоким начесом на фиолЭтовых волосах, очки на цепочке лежали на груди почти горизонтально. И эта дама очень бодрым, рупорным голосом вещала нам про количество детишек, про достижения школы, про новые программы, и подойдя к стенду с умильными детскими работами из криво приклеенных окрашенных комочков туалетной бумаги в виде букетиков, она, преисполненная гордости, произнесла: «А это у нас творчество детей-имбецилов! Очень талантливые детки!» Для справки: олигофрения (умственная отсталость) бывает трех степеней: самая легкая – дебильность, средняя степень – имбецильность, самая тяжелая степень – идиотия. И эти скромные поделки для тех детишек были действительно достижением, потому что не все могли в принципе согласовывать действия своих ручек при вырезании ножницами и работе кисточкой. Кстати, фразу завуча я очень часто использую и сейчас, когда приходится заниматься каким-то hand-made: вырезаю что-то из газет или пришиваю кармашек к сумке для фитнеса, критически оценивая «творение» всегда шепотом произношу «творчество детей-имбецилов. Очень талантливые детки».

***

На пятом курсе института я пошла работать в частную студию раннего детского развития. 2 часа работы 3 раза в неделю в группе из 5 деток 3-4 лет. После ужасов практики – это была не работа, а праздник. Мы учили с детками цвета и формы, названия животных и фруктов, развивали мелкую моторику и делали логоритмические упражнения.

Помню мальчика Никиту, кареглазого и юркого, который мог рифмовать, всегда удивлялся этой удаче и звонко смеялся («Почему у черепашки деревянная рубашка?»).

Помню девочку Аню, папа которой очень хотел сына, поэтому Аня знала все марки машин, и когда все дети рисовали «красную машину», она рисовала «Фольксваген Гольф красный металлик».

Помню мальчика Сашу, который жил с достаточно возрастными дедушкой и бабушкой (администратор студии настоятельно просила не уточнять, где родители Саши), поэтому он был маленьким старичком, и часто «страдал» от «не своих болезней»:

- Валентина Александровна, я сегодня не буду заниматься, у меня спину прихватило, наверное, опять радикулит

- Санечка, а у кого еще радикулит?

- Та у деееееееда. Лежит на диване, даже на кухню не выходит

- Санечка, ты что-то перепутал, радикулит же дома на диване, у дедушки, а ты здесь в группе с ребятами, наверное, у тебя уже ничего не болит

Саша, оглядевшись по сторонам и задумавшись на минуту:

- Наверное, да, пойду тогда поиграю, только тяжелое поднимать не буду – суставы могут разболеться.

Но самым запоминающимся ребенком был Федя. Перед его появлением в группе администратор строго поговорила со мной: «Значит так. За последние 3 месяца Федя ходил в три детские студии. Из всех его попросили уйти. У нас он должен остаться. Меня не волнует, как ты это сделаешь. Потому что это наш шанс сделать рекламу по сарафанному радио: если его маме понравится у нас, то представь, как она нас разрекламирует другим мамашам». Федя был крупным, необщительным, но весьма сообразительным мальчиком. И он был неуправляем. Абсолютно. Он кидался игрушками в других детей ради забавы, выкрикивал каркающим басом свои требования, и никогда не работал по правилам. Первое время у меня было два варианта: либо учить Федю и «забивать» на других детей, либо учить других детей, оберегая их от Феденьки. Я как будто прошла школу Шаолиня: я в прыжке закрывала собой ребенка, которого Федя хотел ударить, не глядя ловила кинутые им игрушки, технично уходила от летящих в меня элементов конструктора, одной рукой помогала строить башню Анечке, а второй держала Федора под мышкой. Я искренне надеялась, что когда-нибудь случится «обучение средой» или мальчик просто устанет, но я ошибалась: из всех изменений были только разнообразные кроваво-лиловые синяки на моем теле и новый гардероб, потому что старый пришел в негодность - Федя любил с силой хвататься за одежду и висеть на ней.

В какой-то момент я решилась поговорить с мамой Феденьки, крупной женщиной с мечтательным взглядом. Я не удивилась, когда мама сообщила, что у мальчика был полный комплект неврологических диагнозов, но мама не давала ему назначенные препараты, потому что «это же химия, зачем я буду травить своего ребенка», мама была уверена, что «он израстется, и все будет хорошо». После этого разговора я перестала жалеть себя (мои синяки точно пройдут) и почему-то стала жалеть Федю. Я попросила его держать меня за руку во время занятий («крепко-крепко, чтобы я не улетела под потолок, а ты в группе самый сильный, только ты и удержишь»), одной рукой он хуже справлялся со своими «забавами», во время занятий на полу, я сидела на коленях и обнимала Федю (первое время он выгибался хордой от прикосновений, потом привык и стал лежать на мне, как на спинке кресла), это расслабляло ребенка и ему было лень драться. Через 2 месяца Федя научился играть в паре и собирать за собой кубики. И да, это была моя маленькая победа.

***

После получения диплома я ушла из детской студии и устроилась работать педагогом-психологом в обычную среднюю школу не самого благополучного района нашего города. Где честно трудилась 3,5 года.

У меня был отдельный небольшой кабинет на последнем этаже. Ученики часто модернизировали табличку на двери, поэтому большую часть времени красовалась надпись «псих лох».

Мне нравилась работа в школе, потому что каждый день был полон событий: индивидуальные встречи с детьми, родительские собрания, классные часы, педагогические советы, работа с «подготовишками» и «первоклашками», уроки психологии в классах коррекции, уроки общей психологии в старших классах и многое другое.

Вот некоторые зарисовки из школьной жизни

Занятие на «подготовке» к школе. Тема «Как я помогаю родителям», обсуждаем домашние дела, постепенно детки осознают, что редко помогают, потому что считали помощью свои домашние обязанности (вымыли за собой кружку, заправили за собой кровать и т.п.). И тут один мальчик говорит: «А я вот однажды по-настоящему помогал маме!» И он рассказывает историю, от которой у меня медленно поползли брови вверх: «Папа с друзьями пошел на речку, там его покусал крокодил, и папа не мог встать, он лежал на берегу! Мама пошла на речку, чтобы довести папу домой, и вот я помогал маме вести папу. Папу так сильно покусал крокодил, что он даже не мог говорить!»

Я похвалила мальчика за его искренний рассказ, а мысленно похвалила маму за такую изобретательность и умение сохранить авторитет отца в глазах ребенка.

Кстати, фраза про крокодила весьма удобна: «Что значит напилась?! Меня крокодил покусал!!»

Классы коррекции задумывались, как попытка повысить эффективность обучения детей, чье интеллектуальное развитие отличалось от среднестатистических норм. По факту туда сгоняли всех, кто не вытягивал школьную программу: и тех, кто реально не мог учиться успешно в силу особенностей психического развития (дебильность, неврологические особенности, эпилепсия и пр), и «запущенных» детей (с которыми просто не занимались родители до школы и во время начальной школы), и детей с сохранным интеллектом, но имеющим проблемы в поведении. О, это мои любимые детки! Тут невероятное раздолье для психологического анализа и педагогических экспериментов. Ну и сами дети изощрялись в своих экспериментах над учителями, в том числе и надо мной. Каждый урок был настоящей проверкой на выдержку, гибкость ума и чувство юмора.

Кстати, именно на этих детках очень хорошо просматривается теория причин «плохого поведения ученика». Их всего 4: привлечение внимания, самоутверждение/власть, месть и попытка избежать неудачи.

2003 год. 7 «Д» класс. У признанного лидера класса Сережи появился телефон с полифонией и он, игнорируя меня, хвастался им, проигрывая мелодии своим одноклассникам. Урок был практически сорван. Тогда я пошла на рискованный шаг.

- Сережа, давай с тобой сыграем в игру. Если я угадаю подряд 7 мелодий с твоего крутого телефона, то лично ты обещаешь мне железную дисциплину на моих уроках (все приходят вовремя, выполняют задания, не перечат мне). Если я не угадаю хоть одну мелодию – я разрешу тебе и одному из твоих одноклассников прогуливать мои уроки у меня в кабинете.

Класс замер. Сережа переглянулся со своим другом и сказал: Идет.

Мы по-пацановски пожали руки. Игра началась.

Я уже не вспомню всех песен, но точно были «Smells like teen spirit» Нирваны, «Золотые купола» Круга, «Секс» группы «Мальчишник» и «Я свободен» Кипелова. Мне оставалась одна песня. Сережа очень не хотел проигрывать и решил поставить мелодию, «которую вы уж точно не угадаете». Заиграла мелодия, ученики стали тихо похихикивать. Я выдержала драматическую паузу и сказала: «Ария Кащея Бессмертного» из «Сказки» «Сектора Газа». Это была безоговорочная победа! Сережа, нехотя признал свое поражение, но ему понравилась идея, что на моих уроках он наделен властью и отвечал за дисциплину, и с этой ролью он прекрасно справлялся.

6 «Е». Психокоррекционное занятие. Задание стандартное: «Найди лишнее слово». Но в словах были переставлены буквы, поэтому сначала надо было из анаграмм составить слова, а потом найти лишнее. Кто самым первым справится с пятью заданиями – получает две пятерки в журнал, за второе место -  набор голографических наклеек, за третье – сникерс. Настала тишина, детки сосредоточенно работают, мне кажется я даже слышала, как скрипели их несмазанные шестереночки в головушках. И среди этой тишины раздается громкий недоумевающий голос Андрюши: «Валентина Александровна, ну вы даёте!!! Зачем вы загадали слова КОШАК?!»

Однажды я психанула и перекрасилась из пшеничного цвета в цвет крыла ворона. Прихожу на урок Общей психологии в 11 «А» гуманитарный класс, «цвет школы». Провожу урок, все прекрасно. В конце урока – стандартная фраза «Какие есть ко мне вопросы?». Молчание. С задней парты Володя несмело поднял руку: «Валентина Александровна, вы что, ГОТ?!». Я смеялась вместе со всеми

Дверь моего кабинета всегда была открыта. Любой ученик мог прийти по любому вопросу или просто посидеть, порисовать или посмотреть альбомы. Частым гостем был второклассник Паша, который приходил и обнимал меня со словами «Вы пахнете мамой» (мама оставила Пашу бабушке, а сама решила устраивать свою жизнь. Паша видел маму 3 раза в жизни). Иногда приходил десятиклассник Ярослав, сын депутата – шефа нашей школы, который откровенно прогуливал уроки со словами «Я не приготовил математику/биологию/литературу, классуха опять будет орать, позорить меня перед отцом, я этого не хочу, ладно вы со мной позанимаетесь каким-нибудь психоанализом, чтобы понять, почему я такой раздолбай?». Приходили девчонки с традиционными девичьими вопросами про влюбленности. В первый год сдачи ЕГЭ мы с одиннадцатиклассниками отрабатывали техники поведения в стрессовых ситуациях. У нас были тренинги детско-родительских отношений, на которых мамы (очень редко приходили папы) заново знакомились со своими детьми. В нашей школе часто проходили семинары для завучей и директоров школ, и я делилась технологиями психодиагностики на разных этапах школьного обучения. Мне правда нравилось работать в школе, я знала по именам и искренне любила каждого из своих 1028 учеников.

Однажды на улице со мной поздоровался большой небритый дядечка: «Здрассьте, Валентина Александровна». Муж немного напрягся, но услышав мой ответ «Это один из моих бывших учеников», он произнес куда-то в пустоту «Ты можешь уйти из школы, но школа не оставит тебя никогда». И это правда.