Мы расстались с маршалом Неем в тот момент, когда он и другие высшие военачальники Империи отказались продолжать войну против всего света и, фактически, вынудили Наполеона отречься от престола за себя и за своего сына.

Это открыло дорогу для возвращения Бурбонов - Сенат, послушный сначала Наполеону, а теперь - союзникам, призвал на французский престол старую династию.

http://www.spletnik.ru/blogs/pro_zvezd/153693_pod-znakom-n-marshal-ney-ch-9-god-1814-y

Несмотря на поражение французской армии и взятие Парижа - игнорировать 20-летнюю историю побед невозможно. Поэтому Ней, Макдональнд, Мармон, Мортье, Ожеро, Массена и все остальные чувствуют себя вполне по заслугам признаваемыми и новой властью, и даже союзниками.

Так в конце апреля 1814 года в своем роскошном особняке Ней даст бал в честь "уважаемых врагов" - русские, австрийские, прусские и даже английские высшие военные сановники будут его почетными гостями (не говоря уже о командующих армиями и даже русском императоре).

В мае прибыл король Людовик XVIII. Он принял нашего маршала и других героев революционных и наполеоновских войн не просто милостиво, а чуть ли не с восхищением, сохранил за ними их титулы и имущество, а так же раздал им высокие военные посты.

Людовик XVIII (обратите внимание, что орден Почетного легиона король носит - и будет носить, потому как зачеркнуть 20 лет великих дел - невозможно).

Ней получит из рук нового монарха орден Святого Людовика, звание пэра Франции (ну, Бурбоны шустро стали возрождать форму "Старого порядка"), звание командующего военным округом в Безансоне, пост командующего корпусом королевских кирасиров, драгун, егерей и шевольжеров Франции.

. Его жена станет фрейлиной нового двора...

Сам Ней изо всех сил старается "встроиться" в "новый старый порядок": он запрещает при себе все про-наполеоновские разговоры, когда на вечере у мадам де Суза стали петь бонапартистские песни - Ней с супругой тут же покинул собрание.

Он старается выказать свою преданность Бурбонам настолько - что вызывает изумление у своих знакомых. По этому поводу очень справедливо напишет Вельшингер: "Ней завоевал достаточно славы. Стал герцогом Эльхингенским, князем Москворецким, «храбрейшим из храбрых»; он не нуждался в том, чтобы послушно следовать за новым режимом для получения начальства над королевской легкой кавалерией и драгунами, креста ордена св. Людовика и титула пэра Франции. Нет, он не нуждался в этих почестях. Меж тем, он действовал так, как если бы в этом нуждался". 

Ну, вы поняли? Это то, о чем я писала в прошлой части - он как Никита Михалков искренне старался полюбить любую власть...

Но при этом не все так гладко, как ожидалось - новая власть вовсе не была готова любить Нея и ему подобных.

Бурбоны действительно "ничему не научились и ничего не забыли" (и это сказал главный лоббист Бурбонов - Талейран): у них в голове сохранилась вся иерархия до 1789 года. И вернувшиеся из эмиграции роялисты - моментально настроили против себя всю наполеоновскую элиту.

Эпическое полотно: "Аллегория возвращения Бурбонов". Мизансцена такая: Александр I, прусский король Фридрих-Вильгельм, император Австрии Франц II передают несколько обнаженную Францию (кто ее раздел? не союзники ли?) в руки короля Людовика XVIII. Слева - Мария-Терезия Французская (дочь Марии-Антуанетты и Людовика XVI) и ее муж Людовик, герцог Ангулемский. А справа - маршалы Франции. И Ней - один из них.

Людовик XVIII по большому счету был не злой, ироничный в том числе к себе и весьма пожилой человек, страдавший кучей болезней. Но 25 лет эмиграции, житья на задворках из милости у англичан - сделали свое дело: Людовик не был ни великодушен, ни обаятелен, ни деятелен. После Наполеона он, мягко скажем, "не смотрелся". 

А вот его младший брат, граф д'Артуа - будущий король Карл X - был, напротив, очень деятельным типом. Но при этом еще и злым. Про него говорили, что он "больший роялист, чем сам король". Он ненавидел Революцию и ее завоевания всеми фибрами души. Он искренне считал, что принятую специально "под возвращение Бурбонов" Конституцию следует вовсе отменить и вернуться к абсолютной монархии. Так же именно Карл д'Артуа лоббировал реституцию (т.е. возврат имущества прежним владельцам-дворянам). И, кстати, реституция началась: все, что не было распродано и по-прежнему находилось в казне, стали возвращать прежним владельцам - такой вот "пересмотр итогов приватизации". Это крайне напрягало всех тех, кто за годы Первой республики и Империи успел прикупить или получить в дар конфискованное у роялистов - а ну как и это имущество начнут возвращать? 

Карл д'Артуа (будущий король Карл Х).

Так же надо понимать, что те эмигранты, которые вернулись в 1814-м - это были люди далеко не первого разбора. Те, кто что-то собой представлял - за 25 лет нашли место в новом мире.

Во-первых, не все дворяне эмигрировали, многие остались, уцелели во время террора, пересидели, перековались, приняли сначала Республику, а затем и Империю - и спокойно служили при Наполеоне.

Во-вторых, еще в начале 1800-х годов Наполеон объявил амнистию всем эмигрантам и "вандейцам" - и наиболее деятельные и способные тогда и вернулись.

В-третьих, многие другие сумели приспособиться в других государствах.

Скорее исключением чем правилом стало назначение на пост премьер-министра такого опытного и активного администратора как герцог Арман де Ришелье. Сооснователь Одессы, "дюк" был явным ставленником Александра I, "оком государевым" при французском дворе. Но не он задавал тон в первую реставрацию.

Дюк Ришелье - наш человек во Франции.

Можно вспомнить русского генерала Ланжерона - уроженец города Парижа, участвовавший в конце марта 1814-го года во взятии этого самого Парижа, вовсе не торопился променять честно заработанный им мундир генерала русской армии на мундир армии Бурбонов. И уехал в Россию после окончания заграничного подхода.

Генерал Ланжерон - просто наш человек!

Так что в 1814 году вернулись в основном самые непримиримые и никчемные.

Для всех этих "Конде и Монморанси" Ней был - сыном бочара, "мужиком", который пробился наверх во время страшной и "беззаконной" смуты... И хоть этот сын бочара и представлял определенную ценность - они вовсе не желали считать его равным себе... И он видел на их лицах высокомерие и пренебрежение.

Нею придется не раз с горечью воскликнуть: "Эти люди ничего не знают, они не знают, кто такой Ней. Видимо, придется им объяснить".

Особо глупым и неосмотрительным было поведение роялистов по отношению к армии. В этом плане опять отличился Шарль д'Артуа и его сыновья - герцоги  Людовик Ангулемский (он был женат на своей двоюродной сестре, дочери Людовика XVI и Марии-Антуанетты - Марии-Терезии) и Шарль-Фердинанд Беррийский (он не был женат, но шустро сошелся с балериной Орейль, содержанкой покойного маршала Бессьера, любителя пудренных волос, погибшего всего какой-то год назад при Лютцене).

Герцог Ангулемский, Людовик.

Герцог Беррийский, Шарль-Фердинад.

Герцоги Ангулемский и Беррийский позволяли себе появляться в обществе в английских красных мундирах. Смотреть на это французским военным, которые воевали против людей в этих мундирах в Испании, было неприятно.

Генерал Лафайет обратился к брату короля с таким письмом: "У меня есть превосходный генерал Летор, гвардейские драгуны. Возьмите нас, Монсеньор, мы – храбрые люди!" На что граф д’Артуа заявляет: "Мир установлен, а посему, мы не нуждаемся в храбрецах!".

Лававасёр в своих воспоминаниях пишет о том, как офицеры-роялисты, только прибывшие из эмиграции, вытесняли старых заслуженных офицеров с постов...

Кроме того, огромное количество офицеров и генералов в самом расцвете сил было отправлено  на "половинное содержание" - только через 1 месяц после возвращения Буронов таких вот "ополовиненных" стало 30 тысяч!

Нея все это чрезвычайно раздражало. Его и других маршалов возмутило назначение Веллингтона послом Англии при французском дворе: "Может, Платова сделают послом России? А Блюхера - Пруссии?"

Когда стало известно, что австрийский император поднял вопрос о сносе Вандомской колонны, отлитой из захваченных австрийских пушек, Ней вообще разозлился: "Он что, хочет, чтобы мы набрали у него пушек на вторую?!"

А ведь хорошо, что ее не снесли.

В общем, несмотря на знаки внимания и приязни от самого короля - Ней все реже и реже появляется при дворе.

Он находит отдушину в общении с герцогом Орлеанским - Луи-Филиппом. Сын "гражданина Эгалите", единственного Бурбона, принявшего Революцию, Луи-Филипп успел повоевать в революционной армии в 1792-1793-х годах. Ней даже встречался с ним - но тогда он был всего-лишь никому неизвестным адъютантом генерала Ламарша. Но все равно у них есть общие воспоминания - и Луи-Филипп с с удовольствием общается с князем Москворецким.

Луи-Филипп, герцог Орлеанский. Будущий король Франции.

Так же в этот период Ней неожиданно сходится с... Даву. "Железный маршал" был единственным членом маршалата, кто не присягнул Бурбонам. Забегая вперед, скажу, что хотя это и подается как пример невероятной преданности Наполеону - на деле всё было сложнее: Даву присягу не дал - потому что у него ее не приняли, памятуя о том, что именно Даву участвовал в подавлении роялистских мятежей в Вандее в начале 1790-х годов - и действовал он тогда крайне жестоко. Плюс там была еще история с Гамбургом, который он не сдавал даже после возвращения Бурбонов...

С Неем у Даву были отвратительные отношения с ноября 1812-го, когда  они очень сильно поругались в Смоленске из-за отсутствия продовольствия для корпуса Нея. А потом,  когда Даву, уходя из окружения, был вынужден оставить позицию под Красным, потеряв весь свой обоз и связь с корпусом Нея - Ней считал, что Даву его еще и бросил. Такова была репутация Даву - никто не мог предположить, что у него что-то идет "не по плану", и все считали, что Даву не растерян, а всего лишь думает только о своем корпусе.

В итоге, когда Ней добрался до ставки Наполеона - у него состоялось объяснение с Даву на глазах у императора. И хотя последний приводил резонные доводы в пользу своего поведения, Ней, чувствуя за собой моральную правоту, кинул свысока: "Не надо оправданий, бог видел всё!"

В итоге маршалы будто поменялись местами: Даву лишился доверия Наполеона (поэтому и не привлекался полноценно в кампанию 1813-го года), а Ней, напротив, стал Наполеону ближе всех...

Маршал Даву - лысоватый, подслеповатый, неопрятный, угрюмый и при этом "железный".

В общем, при  таком раскладе - ничто не должно было их сблизить. Но Бурбонам удалось казалось бы - невозможное: Ней стал частым гостем в имении Даву Савиньи-сюр-Орж.

Затем Ней пытается выступить в защиту Даву перед королем и даже старается организовать личную встречу Людовика и опального маршала.

Вот в этом, кстати, проявляется одна из лучших черт характера Нея - когда дело касается какого-то принципиального момента, он готов забыть распри: он видит, что происходит унижение заслуженного маршала, видит засилье эмигрантов, которые не ценят прославивших Францию людей - а значит он за Даву.

Но Людовик XVIII Даву не примет. И это будет еще одной "пощечиной" армии.

Последней каплей для маршала Нея стало отношение при новом дворе к его супруге, деликатной и нежной Аглае.

К концу наполеоновских войн она потихоньку стала "антибонапартисткой": сказался и развод Наполеона с Жозефиной, удаление от двора близкой подруги Аглаи Гортензии Богарне-Бонапарт, наконец - она в наполеоновских войнах видела лишь угрозу жизни ее мужа. Еще в 1809 году она будет писать своему отцу (Ней тогда провел в Испании вдали от семьи 2,5 года): "Скажите, бывали ли времена хуже нынешних? Думаю, что не все воспринимают наше время, как я, но меня оно действительно пугает, я не вижу вокруг ничего надёжного, на что можно было бы положиться. ...Что происходит в Испании? Ничего не известно, газеты публикуют новости двухмесячной давности. Корали получила письма от 5 мая из Ла-Коруньи, там сообщалось, что маршал в Луго. Если другие пишут, что же мешает ему написать? Да, дорогой отец, наши тревоги закончатся ещё не скоро!"

Публикация 29-го бюллетеня об итогах русской кампании в декабря 1812-го года - вызвала серьезное потрясение у Аглаи: сохранилась tt переписка с женой маршала Мортье Евой и Гортензией Богарне, в которой можно разглядеть настоящее отчаяние....

Когда Ней в конце 1813 года приехал домой в небольшой отпуск после контузии при Лейпциге - Аглая в свойственной ей деликатной, но настойчивой манере неоднократно говорила мужу, что нельзя бесконечно воевать...

Словом, Аглая приветствовала отречение Наполеона и призвание Бурбона: война закончится, союзники - благородного происхождения люди - так себя хорошо ведут в Париже, никто ее особняк не грабит, мужа под арест не садит... а Бурбоны придут - они же вспомнят, что ее матушка была настолько преданна Марии-Антуанетте, что покончила с собой, узнав о казни королевы!

И, конечно, когда Бурбоны пришли - княгиню Москворецкую сразу жалуют во фрейлины нового двора, но это лишь формальная сторона дела, а вот неформальная ее глубоко потрясает.

Она поздно поняла, в чем была проблема - она ведь была не из Мортемаров или из какой другой аристократической фамилии... Вспомним, что ее мать и тетка, мадам Кампан, хоть и были дворянками, но при Марии-Антуанетте состояли в услужении. В глазах вернувшихся эмигрантов ее титулы ничего не значили - они помнили лишь старые "табели о рангах". В итоге, если ее муж был для роялистов просто "какой-то мужик" (хотя и нужный), то она, Аглая, была, соответственно, дамочкой из мелкопоместного дворянства которая, извините, "легла под мужика" - и припеваючи жила при "узурпаторе", когда они, потомки Монморанси и Рошешуаров, бедствовали в эмиграции.

Герцогиня Ангулемская Мария-Терезия, дочь Марии-Антуанетты, будто забыла о преданности матери Аглаи.

Мария-Терезия, "тампльская сирота" - 20 лет она была "знаменем" Бурбонов: единственная уцелевшая из семьи Марии-Антуанетты и Людовика XVI, ее выменяли на французских пленных австрийцами.

Мария-Терезия называла Аглаю исключительно "мадам Ней", т.е. игнорировала титул "княгиня Москворецкая", хотя этикет требовал именно такого обращения. Сегодня это может показаться надуманной проблемой, но - поверьте - у людей той эпохи и тех кругов это всё было записано в подкорке: они отлично понимали, что игнорирование титула - это ничто иное как попытка оскорбить.

Кроме того, саму мадам Кампан лишили ее должности главы пансиона "благородных девиц"...

А "мадам Ней" постоянно давали понять, что ее принадлежность ко двору Жозефины и Марии-Луизы - это чуть ли не ее вина. Так, однажды, в Тюильри на одном из приемов одна из вернувшихся аристократок увидела на стенах вензели Наполеона и намеренно обратилась к Аглае с вопросом: "Почему не убрали эти непристойности?" - мол, вы тут же шиковали, ну-ка расскажите нам. Аглая покинула собрание, чувствуя себя униженной.

Аглая Ней, княгиня Москворецкая, герцогиня Эльхингенская.

Когда Аглая жаловалась мужу, то Ней давал ей «ненужные советы как можно меньше подвергать себя тому, что она называла оскорблениями, однако резкость, с которой он высказывал свои ответы, не препятствовала слезам его супруги доходить до его сердца».

И все же в начале 1815 года Ней покидает двор и уезжает с семьей в свое имение Кудро, сказав другу о мотивах этого отъезда следующее: "Я не желаю больше видеть, как моя жена возвращается по вечерам вся в слезах от унижений, полученных ей днем".

К тому же отъезд в деревню должен был поправить и финансовые дела семьи: золотой дождь, лившийся на маршала после каждой победы, иссяк - содержание его имущества обходилось в кругленькую сумму, которую он в 1814 году вынужденно урезал чуть ли не на 2/3. Он даже подумывал продать свой парижский особняк (напомню, дворец Нея стоял аккурат напротив Лувра и Тюильри - через Сену, рядом с музеем Орсе: даже 200 лет назад это было наикозырнейшее место). 

В деревне Ней прожил почти 2 месяца. В это время к нему в гости приехал его бывший адъютант Октав Левавасёр. В своих мемуарах Левавасёр пишет, что маршал тщательно избегал разговоров о политике, хотя и не мешал самому Левавасёру возмущаться положением дел. Судя по всему - над Неем витал призрак отставки...

6 марта 1815 года к маршалу в Кудро прискакал адъютант Сульта - ныне военного министра - с приказом: срочно отправиться в Безансон к войскам.

Ней пытался узнать причины этого странного приказа у курьера - но тот сам ничего не знал, а в путь был отправлен прямо из бальной залы. Ней пригласит адъютанта поужинать с собой и Левавасёром, а рано утром покинет поместье, но отправится не в Безансон, а в Париж: во-первых, у него в имении не было даже военной формы, а во-вторых, он хотел выяснить, что происходит.

В Париж он прибудет 7 марта 1815 года. По воспоминаниям Левавасёра, который приехал раньше вместе с давешним сультовским курьером - и уже все узнал - первым делом Ней расцеловал своего младшего сына Эдгара, который был на руках у кормилицы (умилительная сцена), а затем обратился к своему нотариусу и поверенному Бетарди:

- Что нового? 
- Это чрезвычайные новости, господин маршал... – начал Батарди. 
- Какие новости? – удивился Ней. 
- Вы не читали «Монитер»? 
- Батарди, вы раздражаете меня! Какие новости? Я получил приказ от Сульта явиться в Париж и отправиться в Безансон, чтобы принять команду над войсками. Вы хоть что-нибудь внятное можете мне сказать?! 
- ОН высадился и двигается к Парижу, - сказал Батарди. 
- КТО высадился? 
- Император! Он держит путь на Париж и Монсеньор, брат короля, помчался в Лион этим утром, чтобы остановить его. Это – гражданская война. 
- Мой Бог, какое несчастье! – воскликнул Ней. – Кто-то должен остановить его!

Но, в общем-то ясно, что остановить ЕГО поручат как раз Нею.

Поэтому он едет к Сульту, требует четких инструкций, полномочий, сведений о происходящем и - аудиенции у короля.

Сульт сначала отказываелся, но находившийся у него герцог Беррийский - счел, что аудиенция необходима. В итоге Сульт, Ней и Карл-Фердинанд поехали к королю. И между королем и маршалом состоялся такой диалог:
- Мы больше всего желаем, - сказал Людовик XVIII, - чтобы Франция не была ввергнута в гражданскую войну… Война – это ужасная вещь, но еще ужаснее, когда брат идет против брата. Я прошу вас, господин маршал, использовать все ваши способности и вашу популярность среди солдат для прекращения этого безрассудного предприятия и предотвращения кровопролития. 
- Сир, вы правы. Франция должна избежать гражданской войны. Я привезу вам Наполеона в железной клетке. 

Эти слова дорого обойдутся Нею. Его жена впоследствии утверждала, что он не говорил ничего про "клетку", но он все-таки говорил.

Отношение к супруге, кстати, сразу меняется: когда через несколько дней она прибыла в Тюильри - ее все ласкали и называли не иначе как "княгиня Москворецкая". В "Монитере" появились восторженные статьи о маршале...

Почему он так сказал про "клетку"? Никто не знает. Есть вполне понятное объяснение: видимо, у него в этой ситуации немного сдали нервы от напряжения - он брякнул, сразу же понял, что что-то не то брякнул, но было уже поздно...

А почему нервы сдали? Да они у всех тогда сдали. Никто, даже из тех, кто близко знал Наполеона, не предполагал вот такой уж лихости и дерзости - меньше чем через год вернуться из изгнания и пойти на Париж!

К тому же, видимо, Ней слишком много претерпел неуважения за последнее время - от насмешек до забвения в деревне - и он решил, что вот сейчас он им покажет - этим роялистам недобитым - что такое настоящий (то есть наполеоновский!) маршал... Это не мои слова, но что-то в этом есть.

И как раз стоит вернуться к самому Наполеону.

Знаете, я много чем восхищаюсь в его истории. Но его высадкой 1 марта 1815 года в бухте Жуан - восхищаюсь особо. Тогда, когда все, казалось бы, потеряно, когда все от него отказались - он пошел ва-банк и... почти выиграл.

Наполеон отплывает с Эльбы 26 февраля 1815 года.

Почему он на это решился? Потому что у него появились довольно детальные сведения о том, какую глупую политику ведут роялисты при попустительстве Людовика XVIII, как сильно они настроили против себя элиту республики и империи, а так же о том, что среди союзников нет согласия - начавшийся Венский конгресс поначалу шел довольно вяло. И стало ясно, что на этом можно было поиграть.

Заседают, значит...

И вот 1 марта 1815 года он высадился. И пошел на Париж. И это был легендарный "полет Орла" - и сейчас этот маршрут, этот путь, которым Наполеон шел - он туристический и можно по нему проехаться (что я и собираюсь сделать в ближайшем июне, кстати).

От высадки в бухте Жуан до Гренобля.

И там было все. И куча легендарных эпизодов. Встреча с 5-м полком...

Но это я вперед забегаю. Легендарный эпизод был сразу после высадки. Говорят, что первые, кто встретил Наполеона прямо на побережье - были простые рыбаки. И знаете, что они ему сказали?

 - Ваше величество, да вы, наверное, голодны? Пойдемте - у нас жены, наверное, уже обед приготовили...

Вот это не купишь. Ему уже простили все. Осталось лишь обожание.

А мы вернемся к Нею.

Ней выезжает из Парижа и соединяется с войсками в местечке Лон-ле-Сонье.

Он останавливается в гостинице "Золотое яблоко", к  нему прибывают местные дворяне и чиновники - и он однозначно держится такой позиции, что надо дать "узурпатору" бой. Он разворачивает бурную деятельность, он обращается к войскам... Но, но он уже понимает, что так просто никого он в "железной клетке" не привезет.

Он потому и мастер-тактик, что отлично чувствует настроение войска, и оно – абсолютно бонапартистское.

Его начинает зверски колбасить, выражаясь по-современному и по-простому.

Он ходит по городку, видит группы собравшихся солдат и офицеров, они там шушукаются, он подходит к ним, завязывает беседу, в ходе которой горячо и страстно убеждает всех в том, что «у нас законный король Людовик» и т.д. Его уважают, его слушают, ему кивают и даже аплодируют. Но он знает, что стоит ему отойти – они снова начнут шушукаться… и он так же знает – о чем они шушукаются.

Между тем ему постоянно доносят о том, что Наполеон продвигается и что селение за селением, город за городом, полк за полком примыкают к Наполеону. Наконец, он узнает о том, как прошла встреча Наполеона с 5-м полком... 

…Это была знаменитая сцена, которая может быть только в историческом романе и… в наполеоновской истории (это слова Олега Соколова - боже, иногда он гениально формулирует).

И эту сцену Бондарчук прекрасно изобразил в фильме «Ватерлоо».

Вот этот отрывок. Если не показывает на сайте - не поленитесь, пройдете на ютуб, там все есть. Снято гениально.

Он действительно вышел навстречу 5-му полку и крикнул «Солдаты 5-го полка! Признайте своего императора! Если кто-то хочет меня убить, то вот он я! Стреляйте! Огонь!». И они действительно опустили ружья и бросились к нему с распростертыми объятьями как к отцу...

Это не выдумка. Это правда.

Вот только одно приукрасил Бондарчук. Нея при этом не было. Ней на момент этой встречи по-прежнему был в Лон-ле-Сонье, где метался и пытался принять правильное решение.

Почему Бондарчук так снял? Потому что ему нравился Ней. И он решил, что это выйдет драматичнее – соединить все в одной сцене и больше ничего не объяснять, все и так понятно: он по-честному хотел драться с Наполеоном, войска отказались, тогда он, готовый к любому исходу, кинул саблю к ногам человека, победившего его без единого выстрела… и был призван им обратно на службу.

А на самом деле переход Нея к Наполеону был куда более трагичным и сложным.

Ней все-таки скомандовал выступление на утро 14 марта 1815 года.

Накануне он не спал всю ночь.

На тот момент ситуация была довольно серьезной. Маршал Макдональд и брат короля принц Карл д’Артуа бежали из Лиона, который перешел на сторону Бонапарта.

Наполеону открыл свои ворота Гренобль (Бондарчук и тут слегка приукрасил: Гренобль был до, а не после встречи Нея с Наполеоном).

Каждый день Ней, ожидавший подхода оставшихся войск к Лон-ле-Сонье, получал известия одно хуже другого: то там, то здесь вспыхивали бунты солдат, которые не желали воевать с Наполеоном. Артиллерийский корпус в Шалоне отдал ему свои пушки…

Он понимал, что утром его войска элементарно не подчинятся ему, если он скомандует выступать против Наполеона. В лучшем случае он мог бы уйти с некоторыми офицерами. В худшем – его (его! Маршала Нея!) могли бы и к стенке поставить.

И еще: у Нея максимум 6000 человек. У Наполеона, по собранным сведениям, уже около 14 000…

И в этот момент к нему вводят прибывших в городишко посланцев Наполеона, а они подают Нею письмо, где сам Наполеон просит присоединиться к нему, и тогда он встретит Нея «так же, как на следующий день после битвы на Москве-реке». Кроме того, он утверждает, что не собирается воевать со всей Европой и уже достиг соглашения со своим тестем – австрийским императором.

Утром Ней появляется перед построившимися в каре войсками. Он небрит. У него красные глаза.

И все видят, что на маршальской треуголке нет кокарды. Т.е. еще вчера была белая кокарда в цвет знамени Бурбонов. А теперь – никакой нет.

И тогда он своим громовым голосом объявляет: «Солдаты! Дело Бурбонов проиграно навсегда! Законная династия, принятая французским народом, возвратит себе трон. Только император Наполеон должен править нашей прекрасной страной. Миновали времена, когда нации управлялись режимами, действовавшими на основе нелепых предрассудков и правил, когда попирались права угнетённого народа. Не раз я вёл вас к победе, так следуйте за мной и сейчас! Мы примкнём к бессмертной фаланге, которая вместе с императором Наполеоном войдёт в Париж. Совсем скоро вы увидите Императора».

14 мая 1815 года - маршал Ней в Лон-ле-Сонье.

И по рядам летит – «Вив л’ампрё!», солдаты ломают строй, бегут к своему маршалу, стараются затронуть хотя бы край его одежды, прикоснуться к нему. Маршала несут на руках…

Этот поступок Нея - наверное, самый неоднозначный в его жизни. Он верно ответил на упреки офицеров-роялистов: "Мог ли я остановить движение моря своими двумя руками?" Но... Но он ведь мог по крайней мере предупредить о своем решении про-роялистски настроенных членов своего штаба. И не предупредил. Один из офицеров с возмущением сломал свою шпагу прямо перед маршалом. И главное - он, присягнувший Бурбонам маршал, даже увидев, что "не может остановить море" - не сложил командование, а возглавил это самое "движение моря"... Левавасер, находившийся с Неем в тот момент, напишет в своих мемуарах, что он предупреждал маршала о пагубных последствиях его поступка, о том, что он граничит с бесчестьем.

Совсем другого мнения будет генерал Ламарк, который уже в Париже, увидев состояние Нея, скажет ему: "Господин маршал, такой человек, как Вы, не предаёт, он принимает ту или иную сторону. Тюренн и Конде не раз меняли знамёна, которым служили. Тем не менее они знамениты и уважаемы".

Экземпляр прокламации Нея от 14 марта 1815 года.

То есть есть и аргументы "за". И хотя я считаю, что поведение Нея в Лон-ле-Сонье - неправильное, я не могу не сказать несколько слов в его защиту. Начать следует с того, что главное "против" состоит в том, что этот поступок повредил лично Нею: он, не сложив командование, принял на себя всю полноту ответственности в случае неудачи. И, как покажет жизнь, он расплатится за это сполна. Но что было бы, если бы Ней, допустим, сложил командование и уехал бы (читай - сбежал) как Макдональд из Лиона? У него солдаты за Наполеона, а в штабе и в городе полно офицеров и дворян-роялистов. Ситуация могла привести к расправе над этими людьми. Это раз. Армия - это такой механизм, где нельзя забывать о контроле - Ней сохранил контроль в полной мере, не допустил разброда-шатания и мародерства. Это два. Ней не имел никаких сведений от королевского правительства о положении дел, а посланцы Наполеона убеждали его в том, что возвращение Бонапарта уже признала Австрия. Это три. И четыре - Ней действительно перешел на сторону, которую в тот момент выбрала французская нация. Те самые люди, которые, увидев Наполеона на берегу в бухте Жуан, первым делом спросили "Не голодны ли вы, ваше величество?"

"Полет Орла" - картина Мерле.

Фактически, после того, как перед Наполеоном открылись двери Гренобля и Лиона - Ней остался последним барьером на его пути. И Ней понимал, что именно от него зависит - будет ли пролита кровь французов, будет ли гражданская война. И даже понимая, что решение,  принятое Неем на рассвете 14 марта 1815 года было губительным для Нея - я верю, что он думал не только о своей выгоде.

В пользу этого вот что свидетельствует. Когда ней соединяется с Наполеоном - тот действительно вроде не скажет Нею ни одного слова упрека. Более того – Наполеон хотел видеть Нея сразу по приезду, однако Ней отказывается. Он всю ночь пишет и утром при встрече не бросается на шею Наполеону, а протягивает написанное. Это – рапорт о состоянии дел в армии. И второй документ – «кондиции» Нея. Т.е. он письменно излагает свои условия перехода на сторону Наполеона: только для восстановления власти во Франции, поскольку «это выбор французов».

Словом, может, Наполеон и хотел встретить Нея с распростертыми объятьями, но Ней не был готов в эти объятья падать.

Поэтому данная карикатура на поведение маршала - не справедлива.

И встреча была вовсе не такая уж и сердечная.

Не так все было, не так...

Вот текст того письма, что Ней вручил Наполеону: 

Я присоединяюсь к вам не из уважения и привязанности к вашей персоне. Вы были тираном моей родины. Вы принесли траур во все семьи и отчаяние во многие. Вы нарушили покой целого мира. Поскольку судьба возвращает вас обратно, поклянитесь мне, что отныне вы посвятите себя тому, чтобы исправить то зло, которое причинили Франции, что вы сделаете людей счастливыми… Я требую от вас набирать армии не более как для защиты наших границ и более не будете выступать с ними для ненужных завоеваний… При этих условиях я не буду препятствовать вашим планам. Я отдаю себя только для того, чтобы спасти мою страну от раскола, который ей угрожает».

Между ними никогда больше не будет сердечности. Дело вовсе не в том, что произошло между ними в Фонтенбло в апреле 1814 года, не в "Отрекитесь, сир!", и не в "железной клетке". А вот в этом "Вы принесли траур во все семьи и отчаяние во многие".

Однако теперь судьба Нея окажется как никогда прочно связанной с судьбой Наполеона - после 14 марта 1815 года они должны были либо вместе победить, либо вместе погибнуть.

Чем же все кончилось? Правильно - в следующей серии!