#Tchaikovsky

Как бы я не была влюблена в его талант композитора, человеком он был самым обычным. Со своими радостями, страстями, грехами и ошибками. Нина Берберова написала очень подробную его биографию, изучая архивы и дневники Чайковского.

Я выложу отрывки его дневниковых записей и писем:

[Гамбург] Визит Сапельниковского кузена. От него несло водкой. Просил денег. Моя скупость. Страшный холод в комнате. Девица Бурместер. У Блютнера. Завтрак solo у «Pforte» и прогулка. Дома. Ужасное пьянство, так что на другой день не помнил что было. В 5 ч. являлась дама с рубашками и я с ней ссорился. Кажется был Бурместер* и я его уничтожил за вчерашнее, но наверное не помню. Концерт. Успех. В пивной с Бернутом и tutti quanti [всеми остальными]. В «Café Continental».

8 января 1889

[Кёльн] Репетиция. Шло отлично. Обед у Вюльнера. Тоска. Галир расстроен. Дома. Пьянство. Спал. 
31 января 1889

Чайковский в молодости

Я имею репутацию человека, не справляющегося с состоянием своих финансов, но в сущности это не совсем так. Я постоянно имею в виду приблизительно свой баланс, т. е. сколько я должен и сколько мне должны. Обыкновенно, получая от тебя счет, я нахожу его таким, как ожидал или, если сюрприз бывает, то скорее в мою пользу. На этот раз случилось нечто противоположное. В июне месяце ты мне написал, что включил в мой счет треть суммы, за которую ты продал Ратеру мои сочинения. Помнится, что я тебе отвечал, что нахожу это излишним; ты на это ничего мне не сказал, и потому я вообразил себе, что, как бывало в подобных случаях, ты все-таки эти 2000 мне вписал. Теперь спрашивается, отчего их в счете нет? Не имею и тени желания содрать с тебя лишние две тысячи, — а лишь желаю наверное знать, в чем тут дело: в чьей-либо рассеянности или же в том, что ты совершенно основательно нашел справедливым отказаться от намерения делить ратеровские деньги.

Письмо к П.И. Юргенсону* от 18 января 1889

*Петр Иванович - русский музыкальный издатель.

Здесь становится жить невыносимо, ибо появилось целое громадное семейство, с утра до вечера гуляющее по парку и около моей дачи. 

Письмо к П.И. Юргенсону от 28 сентября 1887

Москва. Головная не то боль, не то остатки пьянства.

3 марта 1889
 

[Гамбург - Ганновер] Уложился. Выехал. Где-то в дороге купил бутерброды и пьянствовал в вагоне.

Предвидя, что в подобных случаях люди легко обижаются и часто не понимают смысла самых простых слов, как только дело коснется денежных счетов, — я сделал все, чтобы подобного случая на сей раз не было, т. е. извинился заранее, просил тебя понять, что я только хочу знать, не в рассеянности ли тут дело (однажды между нами уже было денежное недоразумение из-за твоей рассеянности в 1883 г., летом), и все-таки ты ухитрился обидеться! Господи! да где ж в моем письме стоит 1), что я считаю тебя небезукоризненным, 2), что я непременно желаю, чтобы ты мне платил ратеровскую долю, 3), что ты мне отказывал в деньгах. В последний раз в жизни я имел с тобой разговор о деньгах. Отныне никогда в жизни не скажу ни полслова. 

Письмо к П.И. Юргенсону от 18 января 1889

4 марта 1889

Чайковский и Владимир Давыдов

Бобик! Это удивительно, что ты вспомнил меня в тот самый день, как я тебе писал! Твое письмо страшно обрадовало меня; я перечитывал его по крайней мере 12 раз. И знаешь, я нахожу, что ты очень мило пишешь; очень живо и интересно. Ей-богу! Я сегодня писать не в состоянии, ибо очень устал. Но после Гамбурга напишу тебе. В Женеве успех был огромный. Очень обидно, что русские газеты никакого внимания на меня не обращают! Спасибо тебе, голубчик, за письмо. Но не думай, что я напрашиваюсь на новое. Пиши, только когда в самом деле захочется. 

Письмо к В.Л. Давыдову* от 28 февраля 1889

*Владимир Львович Давыдов, племянник Чайковского и, по некоторым предположениям, его самая сильная гомосексуальная привязанность. В детстве он не мог произнести слово «бэби», как называли его родные, вместо этого у него выходило «боб». Прозвище «Боб» закрепилось за ним на всю жизнь.

Со вчерашнего я здесь. Сегодня была первая репетиция. Брамс на целый лишний день остался, чтобы услышать симфонию, и был очень любезен. После репетиции мы с ним завтракали и порядочно кутили.

Письмо к А.К. Глазунову от 15 февраля 1889

Если бы все мое путешествие состояло только из репетиций и концертов, то оно было бы даже приятно. Но, к сожалению, меня одолевают приглашениями на завтраки, обеды и ужины; я никогда не бываю один и, вследствие того, чувствую такую усталость, такую тоску, что нередко, попавши домой, плачу, как маленький ребенок. В тоске, которая гнетет меня, есть что-то болезненное, жгучее и в высшей степени мучительное. Говорю Вам совершенно искренно, что я не выдержал бы и уехал бы домой, если б не мысль, что в лице моем чествуется русская музыка вообще и что я должен являться туда, где мной интересуются. Весьма сожалею, что в русских газетах про одержанные мною победы ничего не пишется. Но что тут делать? У меня нет друзей в русской прессе...

Письмо к Модесту Чайковскому от 28 февраля 1889

[Женева] Репетиция. В ресторане «Nord» один. Пьянство. Концерт. Огромный успех. Золотой венок. Гонорар. Шампанское.

25 февраля 1889

[Берлин] Прогулка. Пьянство дома. Концерт. Не особенно. 

14 февраля 1889

Анатолий Брандуков и Чайковский

В сущности Вагнер не может нравиться русскому человеку. Эти немецкие боги с их Вальгальскими дрязгами и донельзя растянутой драматической галиматьей должны французу, итальянцу, русскому казаться просто смешными. А музыка, в которой чудесные симфонические эпизоды не выкупают уродливости и искусственности вокальной стороны этих музыкальных чудищ, — должны наводить лишь уныние. Но подобно тому, как во Франции и в Италии, у нас, наверное, заведется поганое отродье вагнеристов.

Письмо к В.Л. Давыдову от 5 марта 1889

Чайковский с женой Антониной

Русские тётки отвратительны.

13 марта 1888

Мне кажется, что письма никогда не бывают вполне искренни. Сужу по крайней мере по себе. К кому-бы, и для чего-бы я ни писал, я всегда забочусь том, какое впечатление произведет письмо и не только на корреспондента, а и на какого-нибудь случайного читателя. Следовательно я рисуюсь. Иногда я стараюсь, чтобы тон письма был простой и искренний, т.е., чтобы так казалось, но кроме писем, написанных в минуты аффекта, никогда в письме я не бываю сам собой. Зато этот последний род писем бывает всегда источником раскаяния и сожаления, иногда даже очень мучительных. Когда я читаю письма знаменитых людей, печатаемые после их смерти, меня всегда коробит неопределенное ощущение фальши и лживости.

9 июля 1888

Обед у Бока был страшно парадный; все в фраках и бальных платьях, а я разлетелся в сюртуке. Нечего делать. Сидел я рядом с Арто*. Она страшно растолстела; видимо, рада была меня видеть. Мы с ней немедленно опять страшно подружились и послезавтра я у неё обедаю. Было очень приятно и весело. Вообще по вечерам я бываю весел и доволен (должно быть, от выпивки), а по утрам, когда просыпаюсь, находит такая ипохондрия, что и описать невозможно.

Письмо к П.И.Юргенсону от 5 февраля 1888

*Маргарита-Жозефина-Дезире Монтанье Арто́ — оперная певица. Пела в Итальянской опере в России в 1868-1870 и 1875-76 гг. в Москве, в 1871-72 и 1876-77 гг. в Петербурге, в 1868 г. Чайковский хотел жениться на ней.

…не могу не заметить, что годы дают себя чувствовать, что прежней легкости нет, что если усилием воли я и добиваюсь быстроты в работе, то это очень отзывается на моих нервах. Следовало бы теперь, может быть, отказаться от заграничной поездки и преспокойно, с прохладкой заняться балетом, но мне как-то неловко отказываться от заграничных приглашений; ведь в лице моем чувствуется не только пишущий эти строки, но и вся русская музыка! Благо зовут меня и интересуются мной, я должен, мне кажется, этим пользоваться. А что мне эти поездки, как бы ни был велик мой успех, очень тяжки, очень не соответствуют моей натуре, склонной к уединению, к кабинетному труду, до болезненности застенчивой и чуждой стремления к выказыванию себя, то в этом, я думаю, Вы не сомневаетесь. Читали ли Вы что-нибудь Чехова? Этот молодой писатель, по-моему, обещает быть очень крупной литературной силой. 

Письмо к Ю.П. Шпажинской от 9 января 1889