Первый курс, набранный в 1967 году педагогом театрального училища им. Щукина Катиным-Ярцевым в качестве худрука курса, позже назовут "золотым". Это прежде всего В. Тихонов, К. Райкин, Ю. Богатырев, две Натальи - Варлей и Гундарева.

Константин Райкин:

- Наш курс был не очень дружный, такой «кустовой». Наш куст был «фокинский», хотя сам Фокин был курсом старше. Это Богатырев, Володя Поглазов, Толя Кадомов, Валя Лысенко… Фокин ставил у нас дипломные «Нос» Гоголя и «Пышку» Мопассана.

На первом плане - Райкин и Фокин

Дипломный спектакль "Нос". Нос и лицо от автора - Богатырев, майор Ковалев - Райкин 

В том году 17-летний Костя заберет документы из биологического ВУЗа и поедет в Москву, чтобы испытать судьбу. Именно на вступительных экзаменах он заметит 20-летнего Юрия Богатырева - будущего сокурсника, коллегу и близкого друга. Но далеко не все тогда видели в спокойном и чуть полноватом юноше будущего известного актера. 

В. Лысенко (сокурсница):

- Если б мне кто-нибудь сказал, что большой кинозвездой станет Юра, я бы, наверное, очень долго смеялась. То ли от того, что рядом существовал все время Костя Райкин, потому что у этого зашкаливало актерство, понимаете?

Н. Заякина (сокурсница):

- Юрий Васильевич Катин-Ярцев, наш мастер, был сама доброта и чистота, но мог на нас и орать. Он кричал:

— Вы напоминаете мне лекар-ррр-ство, котор-ррр-ое пер-ррр-ед употр-ррр-еблением надо встр-ррр-яхивать! Юр-ррр-а Богатыр-ррр-ев, мне надоела твоя ор-ррр-ганика! Я хочу, чтобы ты вдр-ррр-уг закр-ррр-ичал, побежал, упал!

А Юра попытался защититься и сказал:

— Юрий Васильевич, у меня такая индивидуальность...

Лучше бы он этого не говорил! Юрий Васильевич взвился под потолок и заорал:

— Обостри предлагаемые обстоятельства! Индивидуальность у него!

И мы, понурые с Юркой, сразу поняв, что жизнь наша кончена, пошли обедать в столовую к Смоленке. Поскольку мы были обреченные на бездарное существование, мы дошли до Смоленки, что-то съели, какой-то слизи. Я ещё говорю:

— Юра, я богатая сегодня, хочешь заплачу?
— С какой стати?

Потом пошли обратно. Я думаю какой он расстроенный, как всерьез воспринял! И я решила проверить его при острых предлагаемых обстоятельствах, не закричит ли Юрка, не побежит ли, не упадет ли он на Арбате? У меня сбоку висела сумочка. С той стороны, которую Юра не видел. И я говорю:

— Юра, а где у меня сумка?

Он смотрел на меня одну или две секунды и сказал спокойным голосом:

— Ну что, возвращаемся обратно?

Тогда я показываю ему сумку:

— Вот она! Ну ты ваще, Богатырев... Действительно!

И вдруг я увидела, какой он маленький. Вот что оказалось самым острым обстоятельством! Он сказал мне совершенно детской интонацией, с горечью в голосе:

— Вот видишь я какой! А Юрий Васильевич ругается!

Я запомнила это, потому что Юре вдруг на глазах стало 11 лет.

Но душой компании он стал однозначно.

Н. Варлей:

- Он стоял в центре толпы абитуриентов – такой большой, вальяжный, громкий, что-то рассказывал и держал внимание всех. И так невольно получилось, что в нашей общей студенческой жизни главная, ведущая роль была у Юры. Мы все старались говорить как он, шутить как он, – вкусы всего нашего курса были подстроены под Юру.

При этом над ним немножко подсмеивались, подтрунивали, "пельмень" называли его, но с такой любовью, с такой нежностью. Или "бело-розовый": он был как зефирчик – мягкий, пухлый, уютный, с большими, словно припухшими губами.

И в то же время удивительно легкий. Просто потрясающе легкий. Я очень хорошо помню, как он танцевал на уроках танцев – просто летал. Он замечательно пел. У него был прекрасный голос, удивительный слух. И еще на всех занятиях по мастерству он слушал, все время делая какие-то наброски, рисунки, зарисовки, шаржи… карандаш из рук никогда не выпускал.

А как мы развлекались! Вот перерыв между лекциями. Юра Богатырёв сидел за пианино (инструменты стояли практически во всех аудиториях), играл и пел своим чудесным ироническим баритоном: «Конфетки-бараночки» или «А на кладбище всё спокойненько», а мы все орали дурными голосами, подпевая слова песен, скакали по столам и по полу (Костя Райкин – в образе мартышки) и по-настоящему веселились.

Даже и в голову не могло прийти, что слова песни: «а на кладбище…», да ещё вместе с танцем – кощунственны. А ведь было всем нам от семнадцати до двадцати лет – уже не школьники, а взрослые люди. А Юра всему этому безобразию аккомпанировал.

И тем более никто не мог предугадать, что спустя двадцать лет эти слова будут неуместно звучать в голове на Юрочкиных похоронах, на кладбище... Тогда мы просто безоглядно и бездумно веселились…

***

К. Райкин:

- Эти 4 года института были для нас счастливейшим, фантастически важным временем в жизни. В этих наших "пробах" мы обрели очень много навыков, ставших фундаментом дальнейшего профессионального развития.

А Юра - это из таких "телячьих нежностей" моей жизни. Я обратил на него внимание во время вступительных экзаменов в Щукинское училище — в нем было что-то уютное, что-то очень простое и зовущее на контакт.

Юра был уже сформировавшимся человеком, в отличии от нас, более опытным в понимании актерской профессии. Он закончил Мастерскую эстрадного искусства по профилю художественного слова, у него были замечательные данные: внешность, низкий красивый голос, и вообще умение себя вести. 

В. Фокин:

- Он выделялся просто тем, что был другим. Вдруг - действительно интеллигентный, думающий, читающий молодой человек, смешной, обаятельный. Помню еще его телефонные разговоры, он говорил очень активно: "Папа, папа! Папа, это я, Юра Богатырев! Папа!!!"

Был такой модный салон "Чародейка" на Арбате, и почему-то эти модные парикмахеры нас терпели. Мы приходили, пили кофе, что-то обсуждали, курили, и они к нам как-то тепло, снисходительно, даже дружески относились.

Я ему очень завидовал (я признавался ему в этом), потому что он умел несравнимо больше меня и много раз меня окунал в мое несовершенство, потому что был действительно прекрасным артистом. При этом ему было совершенно несвойственно почитание на лаврах и самолюбование.

С другой стороны он был очень доброжелательный, наивный, прелестный, открытый, страстный, много делился своими любовями-нелюбовями. Он был человек, который радовался чужим талантам. Он был готов человеку дарить цветы, ждать у подъезда, говорить ему какие-то непомерные комплименты и делал все это совершенно искренне. Его увлечение Эфросом, когда он несколько раз смотрел его "Три сестры", проникая в театр через окно мужского туалета (спектакль шел на аншлагах), впоследствии вылилось в блистательную работу в "Тартюфе".

Его любил мой отец, ходил на его спектакли, и Юра, которому нравилась эстрада, яркая театральная форма, с восторгом относился ко всему, что делал Аркадий Райкин на сцене.

Ю. Богатырёв:

- В пору своего студенчества я жил у Кости Райкина, с которым мы учились на одном курсе. Вообще-то я жил под Москвой, репетиции в училище имени Щукина заканчивались поздно, и родители Кости, находившиеся все время на гастролях, пригласили меня пожить у них и заодно присмотреть за сыном: Костю считали тогда совсем маленьким. Итак, я жил у Кости и, конечно, рисовал. Однажды я нарисовал картину, на которой изобразил мужичка с бородой, очень тщедушного, и рядом – девушку, очень розовую и очень полную. Эту картину мы с Костей повесили на стену.

Помню, Аркадий Исаакович, зайдя посмотреть, как живут студенты, увидел её. Подошёл и долго, с серьезным лицом, разглядывал. А у Аркадия Исааковича есть интересная особенность: его реакции всегда неожиданны, никогда по тому, как он смотрит, не угадаешь, что скажет. И вдруг Райкин произнёс: «Наверное, неправильный обмен веществ…»

Сарват Бегбуди:

- Однажды, вернувшись после гастролей по Бельгии, мы пришли к Косте домой. Там были Аркадий Исаакович, какой-то почитатель его таланта – рабочий завода, жена Райкина Руфь Марковна, работник нашего посольства в Японии и мы, молодежь, – Костя, Юра, Юра Дуров, я… Мы сидели в гостиной, потом Аркадий Исаакович пригласил всех за стол.

А Юра Дуров привез из Бельгии всякие забавные штучки, которые он тогда купил в магазине розыгрышей. У нас этого еще не было. Он купил там маску, сигареты, которые взрывались, и в том числе искусственную, простите, соплю, которая вставлялась в нос… И вот мы договорились… Все сели за стол, Юра задержался в другой комнате. А тогда у него была богатая борода и усы. И вот он появляется, прерывает разговор, встает в красивую театральную позу, скрещивает руки и говорит:

– Аркадий Исаакович! Вот вы знаете, когда я последний раз посетил Париж…

Все в недоумении. Во-первых, он прервал разговор. Во-вторых, все знают, что в Париже он никогда не был! А он продолжает:

– В Париже я гулял долго по городу. Я был в Лувре, наконец-то увидел Джоконду…

И он начинает долго-долго говорить про эту Джоконду. Никто, конечно, – ни Руфь Марковна, ни Аркадий Исаакович – не могут понять, что происходит…

Юра говорит, говорит, говорит… потом делает так: "Апчхи!" – и вставляет это себе в нос.

И продолжает говорить как ни в чем не бывало. Надо было видеть этих двух актеров: один начинающий, другой – корифей. Как Аркадий Исаакович пытался показать Юре, что у него из носа торчит на усах! Как тот делал вид, что ничего не понимает, и чесал дальше про Лувр, про Париж и так далее…

Потом, конечно, мы раскололись, и все стали жутко хохотать.

Очень скоро он стал моим ближайшим другом. Мы два с половиной года жили втроем в огромной и вечно пустующей родительской квартире: моя любимая, но негостеприимная нянька-татарка Тася и мы с Юрой. Она и Юру сначала пыталась выселить, обыскивала его. 

И вот мы стали учиться. Я читал вслух эту "китайскую грамоту"- политэкономию, а Юра в это время рисовал. Я говорю: "Юр, а ты вообще понимаешь, что я читаю?" - "Нет". - "А как ты будешь завтра отвечать?" - "Я скажу, что... Понимаете, я не могу ответить. Поймите, я художник". Меня это очень смешило.

Ю. Богатырев:

- За три года обучения в Калининском художественном училище, где готовят художников по тканям, по коврам, по лаковым шкатулкам, по мелкой пластике, я редко бывал в классах живописи и рисунка. И педагоги удивлялись: "Юра, а где ты?" А Юра ходил в театр, в кино и постоянно что-то организовывал. Потом я понял, что учиться там не имеет смысла, надо идти прямо в театральное училище. И когда я поступил, я вдруг понял, что очень люблю рисовать.

Он меня просто образовал в живописи как в искусстве, не связанном напрямую с актерством. В любую свободную минуту он рисовал. Я для него был такой "разминкой", он вообще любил по мне проходиться и изображал уже как угодно, "левой ногой".

Некоторые предметы он просто не воспринимал. Мы добросовестные были студенты, но бывало, что не все успевали прочесть. Он выходил к педагогу отвечать, и если это была литература, он говорил: "Я думаю, что это гениально" и что хотел бы это сыграть... И был в этом очень убедителен.

Н. Варлей:

- К экзаменам, как правило, мы готовились всем курсом. Собирались всегда у Кости Райкина или у меня. Занимались. Но заканчивалось обычно тем, что кому-то приходило в голову достать бутылку портвейна. А другие принимали эту идею на ура. Чаще всего получалось так, что на фоне застолья я одна сидела и зубрила, а утром всем все рассказывала. Вот такая была добросовестная девочка – все засыпали, а я учила, учила, учила…

Я очень хорошо помню, как мы готовились к экзамену. Кажется, это была история. А может быть, обществоведение. В общем, что-то довольно скучное. А я жила тогда в коммунальной квартире на Суворовском бульваре, на шестом этаже, и у меня был огромный длинный балкон, с которого был виден Кремль и слышно было, как бьют часы на Спасской башне.

И вот мы сидели, зубрили…

Я ему внушала: "Юрочка, слушай!" А Юрочка, вместо того чтобы заниматься, выходил на балкон и восклицал:

– Боже мой, как красиво!

– Юрочка, послушай!

– Нет, я не могу, как это красиво!

Потом он возвращался, потом вдруг обнаруживалось, что у него болит зуб. И мы с подругой Тамарочкой, как две восточные наложницы, укладывали его в постель. Было очень жарко, и мы укрывали его чем-то легким… Он засыпал, а мы сидели и готовились.

И вдруг Юрочка просыпался, и мы кричали: "Ура!" И забрасывали его конфетами и черешней. И он стеснялся, смеялся так немножко застенчиво, как большой ребенок:

– Ну ладно, ну девчонки, хватит… девчонки!

И мы снова сидели и занимались. А потом вдруг раздается звонок и приходит Леня Куравлев – так они с Юрой познакомились. Леня говорит:

– Шел я мимо, решил зайти… вот у меня бутылка шампанского.

Сели мы и выпили эту бутылку шампанского. И уже, конечно, было не до занятий… И пошли мы гулять по Москве. И как сейчас помню, мы шли даже прямо по Садовому кольцу – поздним вечером почти не было машин…

Он был очень уютным и удобным в быту, до самых мелочей: вот мы приходим домой - Юра убирает квартиру, только я спохвачусь - уже помыта посуда, готовится ужин... Причем на этом никогда не делалось никакого акцента, он просто без этого не мог.

Е. Паперный:

- В "Ангаре" я два года по ночам мыл посуду - подрабатывал. Там, помню, стояли мощные моечные машины, зал - будь здоров, на тысячу мест!

Как-то мне нужно было срочно лететь в Киев по семейным обстоятельствам, и я попросил друзей подменить. Костя Райкин с Юркой Богатыревым вышли за меня в ночь и честно отработали посудомойщиками - такие у нас были дружба и взаимовыручка...

Или мы в гости приходили к кому-нибудь - оглянуться хозяева не успевали, как Юра уже мыл посуду.

Сарват Бегбуди:

- Мы познакомились с Юрой в 1970 году. Вместе с Юрой Дуровым, моим сводным братом, мы пришли в гости к Наташе Варлей. Там были Юра Богатырев и Костя Райкин. Мы очень понравились друг другу, и мы пригласили их в цирк. Они пришли, посмотрели представление (тогда я работал жонглером на лошади) и настолько увлеклись, что стали приходить почти каждый день.

В цирке Юра с Костей обычно смотрели некоторые номера программы – те, которые им особенно нравились, а остальное время сидели у меня в гардеробной. Они с Костей даже стеснялись выходить из нашей гардеробной, они ведь тогда еще были студенты.

Мы вместе проводили много времени и, как хорошие друзья, вместе же иногда страдали. Два раза нас забирали в милицию.

Первый раз я взял у приятеля машину, и мы поехали в Шереметьево купить что-нибудь покушать – ведь тогда все было закрыто ночью в Москве. Там мы купили поесть и вышли с ним попить газированной водички… А в машине сидели Костя Райкин и Наташа Варлей. Подошли милиционеры:

– Это ваша машина?

– Наша.

– Пройдемте.

Забрали нас в отделение, а у меня документов на машину нет. Ни Богатырева, ни Райкина никто еще не знал. А Наташу Варлей в темноте не узнали. Милиционеры даже поинтересовались:

– А почему вы детей с собой в такой поздний час возите?

– Каких детей?

– Да у вас там в машине сидят дети!

– Вы что, какие дети! Это же Наташа Варлей и Костя Райкин!

Но отпустили.

Он как-то умел и любил доставлять удовольствие. Я бы сказал, не так, как обычно, мужикам себя вроде положено вести. В стереотипном понимании. Он сразу приобщался к хозяйственным проблемам, помогал их решать.

А. Леонтьев:

- Он был очень щедрым. Заботливым - он мне рассказывал, как он, когда жил в семье у Райкиных, стирал свое бельишко, и заодно для Кости он стирал. Я говорю: "Чего это ты для Кости?" - "Ну, а как, а как?.."

Я, мучившийся в первые наши институтские годы всеми возможными сыновними комплексами, рядом с ним чувствовал себя увереннее. Меня однокурсники называли "несчастный сын гениальных родителей", и мне было очень приятно, что Юра ко мне относился совершенно отдельно: я был для него "Котя", "милый Райкин". Я не знаю в своей жизни (из людей, неродных по крови) более близкого мне человека. Я ни с кем не дружил так близко и влюбленно, как с ним. 

Подпишитесь на наш
Блоги

Константин Райкин о Юрии Богатыреве: "Ключевое слово о нем - любовь"

09:03, 30 мая 2021

Автор: Ra2121va

Комменты 83

A

у Богатырева такая внешность "белый и рыхлый", даже когда он не полный, он кажется каким-то тягуче-бесформенным. похоже, он был очень незащищенным, нежным, открытым "без кожи" человеком. это хороше было для его ролей, но видимо, не очень для жизни.

Аватар

Мне он визуально нравится очень, ну не когда оплыл уже.

Аватар

Двух актёров которых б никогда не отдала "на Запад", как сейчас принято сравнивать с Голливудом, это Олег Даль и Юрий Богатырев. Их дуэт в "Отпуск в сентябре" настолько силен в русской правде, их жизни настолько щемяче безысходны, что и объяснить иностранцу не объяснишь. Да и не надо.

Аватар

Очень приятно читать, и о Райкиных тоже. Мне очень нравилась роль Богатырёва в "Механическом пианино", - "Софи, ты просила тальму!.." Вот прямо его роль, хотя он мог быть диаметрально другим.

M

Как хорошо и нежно о нем отозвались друзья и коллеги. Вот такое мне интересно читать. А кто с кем спал, неинтересно.

Подождите...