Корреспондент расспросила Марка-Михаэля Блума, биохимика, который много лет проработал в Организации по запрещению химического оружия (ОЗХО), как объяснить такую картину отравления — и почему боевыми ядами так трудно отравить человека с первого раза.

— В прошлый раз мы с вами разговаривали еще тогда, когда не было известно, чем именно отравили Навального, и у многих были сомнения в том, что это вообще можно установить. Вы утверждали, что, безусловно, отравляющее вещество будет найдено, потому что оно оставляет неустранимые следы в самом организме, — так оно и вышло. И вот спустя менее полугода мы видим расследование, где названы конкретные исполнители, причастные, по мнению Навального, к этому отравлению, есть их имена, фамилии и фотографии. В целом насколько убедительным вам кажется это расследование?

— Вполне убедительным. По крайней мере, в том отношении, что теперь правительство России точно должно ответить на целый ряд вопросов. Это не тот случай, когда есть одна небольшая зацепка, которая позволяет что-то предполагать. В данном случае расследование основано на таком количестве данных, что совпадения в них уже совсем не кажутся совпадениями.

Речь идет о группе людей, которые следовали за Навальным в ходе более трех десятков разных поездок. И это не обычное наружное наблюдение, а люди с химическим и медицинским образованием, специалисты по химическому оружию — с моей точки зрения, все это складывается в один большой вопрос. Это не норма — даже если считать нормой слежку за оппозиционным политиком, который находится, что называется, «на радарах» у спецслужб. На мой взгляд, это уже нечто совершенно другое.

— Из нового расследования мы узнали о двух новых эпизодах отравления, о которых до сих пор не было известно: один связан с самим Навальным, второй — с его женой Юлией. Она рассказала, что 6 июля 2020 года во время отдыха почувствовала себя нехорошо, дошла до ресторана на пляже, где ей стало хуже, а потом вернулась в отель. Но уже на следующий день она чувствовала себя нормально. Это описание плохо похоже на общепринятый стереотип отравления военным химическим агентом. Насколько такое сочетание симптомов может соответствовать отравлению «Новичками»?

— Думать об этом полезно с точки зрения того, что вообще нам известно о «нормальном» отравлении нервно-паралитическими отравляющими веществами (НПОВ), о том, как в целом протекает обычное отравление ингибиторами холинэстеразы. «Новички», конечно, имеют свои особенности, но они, как и обычные пестициды, прежде всего те же ингибиторы холинэстеразы. Во всех случаях отравление проходит по одному сценарию: начинается ингибирование холинэстераз (таких ферментов в организме несколько), и главной целью [отравляющего вещества] является ацетилхолинэстераза, которая обеспечивает нормальное функционирование нервно-мышечной передачи.

Важный факт об этом ферменте заключается в том, что вы можете ингибировать [подавлять] ацетилхолинэстеразу очень глубоко, но субъективно не почувствуете при этом никаких симптомов. Можно «выключить» половину всех молекул фермента и не почувствовать вообще ничего. Понадобится убрать около 80% активности, чтобы начать чувствовать хоть какие-то симптомы, — однако даже если останется 10% нормальной активности и вы будете чувствовать себя очень плохо, вы все равно останетесь живы.

Чтобы отравление оказалось смертельным, нужно действительно дойти до конца — отравить всю холинэстеразу. Из этого следует, что если доза, которую вы получили, будет способна подавить только 80–85% нормальной активности, вполне вероятно, что вы почувствуете себя плохо, потом очень плохо, но все-таки не потеряете при этом сознания. И дыхание при этом не остановится — а это главная первичная причина смерти от НПОВ.

Обычно самым выраженным первым симптомом отравления является миоз — сильное сужение зрачков. Субъективно, с точки зрения отравленного человека, оно выражается в том, что все вокруг кажется очень темным. В видеоролике я не видел упоминания этого симптома — но важно понимать, что миоз развивается далеко не у всех людей. Это видно хотя бы по расследованию химических атак в Сирии — далеко не у всех был зафиксирован миоз. Так что тут есть некая вариативность, связанная, по-видимому, с отличиями в химических свойствах разных органофосфорных веществ и с тем путем, которым они попали в организм. А как раз про путь попадания мы до сих пор, насколько я осведомлен, ничего не знаем.

Резюмируя, нужно сказать, что самое главное здесь заключается в том, что да, вы можете быть отравлены, но при этом даже не догадываться об этом, если дозы хотя бы немного не хватает для смертельного отравления. Между проявлением симптомов и смертью — я имею в виду смерть без медицинской помощи — есть только узкое окно.

— Про симптомы понятно, но кажется довольно необычным тайминг: может ли быть так, что спустя всего несколько часов после проявления симптомов человек снова почувствует себя полностью здоровым? Это можно как-то объяснить?

— Это сложный вопрос. В случае самого Навального можно быть уверенным, что он получил довольно высокую дозу: он потерял сознание, впал в кому и, конечно, умер бы, если бы не своевременная медицинская помощь. А выходил из комы он довольно долго. Это скорее типичный случай — по крайней мере, совпадающий со случаем Скрипалей.

Если дозировка была меньше и симптомы были не такие тяжелые, то, конечно, можно самостоятельно вернуться в норму. С одной стороны, тело постоянно производит новую ацетилхолинэстеразу, и это помогает компенсировать последствия отравления. Но то, как быстро вы сможете вернуться в норму, зависит скорее не от этого постоянного процесса, а от других факторов: насколько продолжительным был контакт, продолжает ли вещество попадать в организм или нет, каким путем оно туда попало и так далее.

Разные органофосфаты — и боевые отравляющие вещества, и пестициды — имеют очень разное время полужизни, поэтому динамика восстановления может быть очень разной. Например, некоторые пестициды имеют сильное сродство к жирам, и по мере того, как яд попадает в организм, они сначала накапливаются в жировых тканях, а затем медленно из них выходят — в результате организм оказывается в состоянии постоянного медленного отравления. С другой стороны, есть противоположный пример — зарин, который очень быстро гидролизуется и исчезает из организма.

Я бы сказал, что в целом ситуация, когда вы чувствуете симптомы отравления, а на следующий день все полностью приходит в норму, несколько необычная, но вполне возможная. Насколько я могу судить по видео, в случае Юлии Навальной она просто плохо себя почувствовала, хотя могла при этом самостоятельно ходить и у нее не было проблем с дыханием, не было спазмов. То есть речь все-таки идет о легких симптомах, а значит, и о легком отравлении. Чтобы сказать что-то более содержательное, нужно больше данных.

— Мы знаем, что органофосфаты необратимо связываются с белками в организме и поэтому не пропадают. Можно ли сейчас теоретически попробовать идентифицировать те вещества, которые могли привести к ее отравлению в июле? Или уже слишком поздно?

— Вы имеете в виду взять сейчас образец крови и попытаться что-то в нем найти? Нет, сейчас это уже невозможно. Для этого понадобилось бы посмотреть на модификации холинэстеразы или альбумина сыворотки крови, но у этих белков есть собственное время полужизни, постоянно синтезируются новые белки, а старые перерабатываются, поэтому за прошедшее время те молекулы, которые могли бы иметь следы модификации, уже полностью сменились новыми. Чтобы обнаружить такие модификации, у вас есть шесть-семь, в лучшем случае восемь недель. Но не шесть месяцев.

— Как так получается, что человека вроде бы пытались отравить трижды и при этом ни разу этого не получилось? С чем это может быть связано?

— Если вы не можете просто взять человека и сделать ему инъекцию или аккуратно обработать его аэрозолем, вам очень тяжело подобрать точную дозу отравляемого вещества. Можно, конечно, использовать очень много яда — так, чтобы быть уверенным в том, что жертва получит летальную дозу, — но тогда симптомы проявятся очень быстро, как, например, это произошло с Дон Стерджесс, которая распылила «Новичок» прямо на тело и потеряла сознание 10–15 минут спустя.

Идея [c отравлением] заключается в том, чтобы обеспечить контакт с ядом таким образом, чтобы симптомы развились как можно позже, — и скрыть, таким образом, сам факт контакта. Посмотрите, мы ведь до сих пор так и не знаем, когда этот контакт состоялся: сначала обсуждался чай в аэропорту, потом бутылка в номере, теперь что-то говорят про коктейль в баре, но на самом деле мы до сих пор не знаем, чем именно, где и когда был отравлен Навальный. Это как раз иллюстрация того, как трудно найти и отследить источник яда, если симптомы развиваются отложенным образом. Идея [использования ядов для покушения] заключается именно в этом. Чтобы точно подобрать дозировку, нужно иметь значительный опыт — и, видимо, над созданием этого опыта эти люди и работали: проверяли, сколько именно яда необходимо, чтобы привести к отравлению человека, если вещество попадает в организм путем A, или путем B, или путем С.

Кроме того, мы почему-то исходим из того, что задача была в том, чтобы как можно скорее обеспечить летальное отравление. Но вполне возможно, что такой цели вообще не было. Я называю такой подход «русской химической рулеткой» — они вполне могли думать что-то вроде: «Возможно, от такой дозы он умрет, а может, и нет, а может, он умрет не сейчас, а в следующий раз — какая разница, если у нас полно времени?»

И если после неудавшегося покушения жертва придет в себя, ни один обычный госпиталь не сможет обнаружить такой экзотичный яд. Даже если бы кто-то решил сделать тест на ингибиторы холинэстеразы — а до этого еще надо додуматься, ведь такого типа отравления происходят нечасто, — то все равно для идентификации точной природы яда понадобилась бы довольно продвинутая лаборатория. Поэтому отравители фактически ничем и не рисковали, а возможности отрицания вины (plausible deniability) были у них очень широкими.

— «Новички», как и вообще боевые органофосфаты, были разработаны как боевые отравляющие вещества (БОВ) — то есть как вещества для применения именно на поле боя. Они, вообще говоря, не очень подходят для тайных операций, где важнее не эффективность покрытия территории, а способность заметать следы. Возможно, это идиотский вопрос — но, как вы думаете, почему не были выбраны более подходящие вещества, способные, например, достоверно имитировать обычную болезнь?

— Такие вещества действительно есть. Часто приходится, например, слышать разговоры о том что для отравления можно использовать укол инсулином — его совершенно невозможно обнаружить в ходе химического анализа, ведь инсулин и так присутствует в организме. Можно только обнаружить место укола, а это не всегда возможно. Конечно, есть много разных ядов. Есть, например, знаменитый случай использования в советские времена токсичного белка рицина, который был помещен в металлический шарик, герметизированный легкоплавким воском, и нанесен на кончик зонтика. Жертву просто укололи этим зонтиком на улице, а умерла она только несколько дней спустя.

Но вообще говоря, если вам очень это нужно, есть тысяча других, более подходящих способов устранить человека, не связанных с ядами. Яд позволяет послать некий сигнал устрашения. Это с одной стороны. С другой стороны — здесь, мне кажется, работает «эффект молотка»: когда вы берете в руки молоток, все вокруг превращается в гвоздь. Если у вас имеются такие сильные и редкие яды в распоряжении, как боевые отравляющие вещества, и есть люди, которые ими занимаются, сам собой возникает и соблазн их использовать.

— Как мы читаем в предыдущем расследовании Belligcat, работы по улучшению свойств «Новичков» не остановились с распадом СССР, а, судя по всему, продолжались до последнего времени. Но «Новички», мягко говоря, и так довольно ядовиты — что там можно еще улучшать? И какую роль могла иметь работа по разработке технологии наноинкапсуляции лекарственных средств, которую вели люди, связанные с «Сигналом»?

— Когда БОВ используется на поле боя, речь идет о максимальной возможной токсичности и стабильности. Здесь же важнее точная дозировка и тайминг, динамика попадания вещества в организм. Если бы вам сейчас нужно было кого-то отравить, вам хотелось бы иметь вещество, про которое вы точно знаете, когда и как оно начинает проявлять свой эффект. Идеально было бы иметь яд, который начинает действовать, скажем, ровно через 48 часов после контакта — не 46, не 50, а именно 48 — можно было бы включать таймер и ждать эффекта.

Наноинкапсуляция как раз помогает двигаться в этом направлении. Это технология, с помощью которой можно действующее вещество доставить туда, куда нужно. Например, доставить лекарство в мозг, минуя гематоэнцефалический барьер, или в кишечник, обойдя кислотную среду желудка. И, конечно, инкапсуляция позволяет скрыть вещество от возможной детекции, ведь обычный анализ в таком случае будет детектировать состав капсулы, а не ее содержимого.