Михаил Ефремов выступил с последним словом. Думала разбавить его словоблудие фотографиями, но потом решила, что он недостоен того, чтобы лишний раз светить рылом на сплетнике. Итак....

Ваша честь, уважаемое собрание! Резонансное дело. Я так понимаю, резонансное по таким обстоятельствам, что если артист популярный, значит он и должен отвечать популярно, то есть по полной. Больше в два раза, чем просто человек. Значит, если я не прав, то я дважды не прав. Я вел себя, по-моему, нормально. Может, раза три не сдержался.

Адвокаты говорят, все это время я вел себя негативно, хотя я маленький человек. Никакого негатива, как говорилось в суде, по отношению к потерпевшим я никогда не испытывал, не испытываю и не буду испытывать. У них огромное горе, мне их очень жалко, я соболезную и переживаю за них. К адвокатам потерпевших у меня совершенно другое отношение. Потому что они своим препятствием не дали не только удовлетворить моральный ущерб, а вообще помириться.

Все говорят, что это не процесс, а цирк и шоу. Ну давайте и разберемся потихонечку, кто этот цирк и шоу устроил. Сергей Захаров умер рано утром 9 числа. Уже днем 9 числа его семья и родственники были на телешоу вместе с адвокатом потерпевших Добровинским, который вызвался их бесплатно защищать. Если в вашем возрасте, Александр Андреевич, вы считаете нормальным приезжать на самокате в суд, то это, наверное, не шоу. Я понимаю вас, вы, конечно, учились у замечательных педагогов — Сергея Аполлинариевича Герасимова и Инны Владимировны Макаровой. Я их знавал. И для шоу вы делаете все. Я не знаю, почему вы не доучились. Я думаю, что вас выгнали не за профнепригодность, потому что вы отлично играете адвоката, вы прекрасно играете самокатчика. А я думаю, вас выгнали за аморалку какую-то. Потому что то, что вы делаете — это аморально. Привести сюда вот эту, с позволения, даму. Я имею в виду адвоката Бутырину. Я встречал, вернее видел ее издали в таких местах, куда адвокаты [не ходят].

Я действительно сразу сказал, что я не буду отмазываться. И я поэтому здесь. Если бы я отмазывался, если бы я пользовался телефонным правом, которое живет у нас в стране, этого суда бы не было. Я поэтому пошел в суд, я хотел решить все честно и объясниться, разъяснить для себя все-таки. И тут я, оказывается, не прав. Надо было отмазываться. А если отмазываться, то тоже не прав. Куда ни плюнь…

Я потом не признал вину. Я ее сначала, вернее, признал, мне из всех телевизоров, отовсюду говорили: «Вот, ты убийца, вот ты такой, другой». Я записал какие-то слова потерпевшим. Опять стали: это не потерпевшим я записал, это не им, а я играю. Очень сложная профессия — артист. Потом я не признал вину. Потому что, во-первых, я не помню действительно ничего. И самое страшное, что я не помню удара. Я пытался вспомнить, я вспоминаю до сих пор. Я надеюсь, что когда-нибудь я вспомню. Мне сказали, что выпить мне надо столько же, сколько я тогда выпил, тогда вспомню. Но я все это время не пью, несмотря на то, что некоторые журналисты почему-то пишут, что я выпивший. Но это остается на их совести.

Значит, я пошел в суд и не стал отмазываться, но и в этом я неправ. Я не признал вину — и в этом я неправ. Я хотел просто услышать, доказательства увидеть — неправ тоже, надо было признавать без доказательств. Я разговаривал с [адвокатом] Эльманом [Пашаевым], я действительно ему сказал, что десятку дадут точно. Но он не верил, а я понял, что это совершенно лишнее, лишний мой экспириенс с этим судом. Если разбираться, значит я снова неправ.

Потом по поводу пленки, которую представила свидетельница Набокина. Потом, наверное, это не она представила, а какая-нибудь знакомая, она так говорила… Ну вообще читала что-то там по телефону. Я спросил этого Бибикова, Бабикова, какой у него рост. Он мне ответил — 178. У меня рост 170. И на этой пленке идет тот, кто как бы я, он выше этого Бабикова на голову, а еще прозрачный какой-то. Так что там нужна, конечно, этого Бобикова экспертиза. Почему я не высказывал соболезнования в суде, когда тут сидели потерпевшие? Да если бы я их высказал, вы бы мне сказали, что я играю на зрителя. Потому что действительно я в тупике. Что бы я ни сделал, все не так. Во всем неправ.

Кстати, поразительная логика: с одной стороны, вы все хотите, чтобы меня жестко наказали, с другой стороны, говорите, что адвокат меня уже своей защитой жестко наказал. Чего вы хотите? Чтобы адвокат меня жестко наказал или жестко наказать? Или двойное? Я думаю, двойное хотите — чтобы он меня жестко наказал своей защитой и еще жестче чтобы было. Ну 11 лет, что, вам мало? В общем, я понимаю, что я неправ во всем.

Ваша честь, я признаю свою вину. Я искренне раскаиваюсь в том, что я сделал, если это сделал я. Ну наверное, судя по всему, тут такие шикарные доказательства. Это, наверное, я сделал. Если это сделал я, я тем более не знаю, что делать мне дальше. Я хочу сказать, что алкоголь — это, конечно, дикое зло. Надо знать меру всегда. Потому что если не знаешь меры, пойдешь на 11 лет на нары. Я искренне раскаиваюсь. Я глубоко соболезную семье Захарова. Я прошу у них прощения и хочу прочитать стихотворение, которое написал на девять дней смерти Сергея Захарова, 17-го числа. Памяти Сергея Захарова.

Сергей, мы не были знакомы,

Наше знакомство стало ужасным

Я был в состоянии алкогольной истомы,

А ты погиб совершенно напрасно.

Если, Сергей, я смогу пережить твою смерть,

Все, что будет потом, только во имя твое.

Я буду молиться, если смогу дотерпеть

До того времени, когда мы встанем вдвоем.

Там, где никто не сдает и никто не злится,

На том свете нет таких понятий -

Там у всех, как у тебя, светлые лица,

Меня туда не возьмут, там нет никакой демократии.

Сергей, я не прошу у тебя снисхождения,

Я омерзителен, пьян, ужасный, не человек.

Ты, к сожалению, не слышишь моего к тебе обращения,

Мне, к сожалению, не удастся вернуть тебя в этот век.

Господи, дай мне немного сил, а Сергею — рая!

Вот бы поговорить с ним, увидеть его, помолчать

Я же дошел до ручки, как в жизни дошел до края,

Есть на кого поставить Каинову печать.

Вообще, ваша честь, я очень люблю людей. Я очень люблю своих детей, жену. Вообще, я себя звездой никогда не считал. Никогда этим не пользовался — популярностью, безнаказанностью, как тут говорят. Да, наверное, выпивал. Но как простые люди выпивают. Я думаю, если бы здесь был простой человек, не было бы 11 лет, было бы семь или восемь. Ну 11 лет, что ж. Очень кровожадно, конечно, потому что я боюсь, не доживу до освобождения. То есть это смертный приговор. А при смертном приговоре полагается исполнять последнее желание. Я, конечно, прошу вас, ваша честь, вынести мне законный приговор.