Отрывок из книги Игоря Григорьева о 1990-х

Нарисовавшись однажды на пороге квартиры Ирины Понаровской, я предложил ей гастроли в Таганроге — городе, где, как вы понимаете, у меня было все схвачено. Понаровская в тот год спела «Рябиновые бусы» и была популярной.

В Таганрог мы приехали втроем — я, певица и фонограмма. Город был в ажитации и суматошливо хлопал дверьми. Нас провезли на лошадях в открытой карете по Ленинской, главной улице города, которую по этому случаю перекрыли, отворили подсобку ювелирного магазина «Самоцветы», где Ирина приобрела бриллиантовое колье по отпускной цене, закрыли на спецобслуживание главный ресторан города «Театральный» при Театре Чехова, где мы отобедали азовской белугой и донскими раками, а вечером не избалованным большими гастролерами горожанам распахнул двери Таганрогский дворец комбайностроителей, в котором мы дали два концерта.

Дворец дважды трещал от аншлага и ревел от счастья — в 17:00 и 19:00. За день я, как директор программы, официально по Закону о кооперации заработал одну тысячу рублей. То есть полугодовой оклад среднего советского человека. А несредних тогда и не было. Ни богатых, ни нищих. Так что, скажем так, в тот памятный вечер я получил на руки суточную зарплату 180 людей простых, обычных, соответствующих строю и законам страны, под которой вдруг треснула почва.

Мне понравился новый закон, мне нравилась Ирина. Ирину устраивал я. Мы вместе стали утюжить страну вдоль и поперек.

Схема была простой. В любом самом затрапезном городе — стоило ткнуть наугад в карту — простаивал без дела какой-нибудь дворец спорта. Я звонил директору, договаривался о концерте, выезжал за пару недель, чтобы расклеить афиши, потом мы с Ириной торжественно въезжали в город, давали два фонограммных концерта — в 17 и 19, я снимал кассу, отстегивал директору за аренду и еще чуть-чуть за содействие и понимание, укладывал пачки денег в чемодан, и мы переезжали к другому дворцу. После недельного тура я привозил в Москву два чемодана денег. И это не оборот речи. Это были два пластиковых «дипломата», набитых наличностью.

Из аэропорта мы ехали на улицу Новаторов в квартиру Ирины. Там я вываливал содержимое чемоданов на стол, забирал свои десять процентов, мы били по рукам и разбегались до следующего чеса. За неделю я мог заработать на трехкомнатную кооперативную квартиру где-нибудь в районе Юго-Западной, а Понаровская на три трешки на Кутузовском.

Я был студентом МГИМО, ездил на «Хонде Прелюдии», одевался у Зайцева, отоваривался в «Березке», пил бейлис в «Айриш Баре» на Калининском. Мне было 22. Я жил очень, очень неплохо.

Через год запахло жареным. В стране кончились деньги.

В одном интервью экономист Гайдар сказал, что концом Советского Союза следует считать не 1991 год с его путчем и пущей, а 1985-й, когда саудовский нефтяной министр Ямани отпустил добычу нефти в бассейне Аль-Гавар и обвалил цену на нее в шесть раз. Союз попыхтел на запасах еще пару лет и приостановился.

Валюта кончилась, покупать еду за границей стало не за что, а своей еды не было — заводы стояли истуканами, колхозы лежали пластом.

К 1989 году в магазинах кончились продукты. Ввели талоны на все съестное — на колбасу, сахар, соль, чай, масло, водку, муку. На все, чем утоляются жажда и голод.

Я помню, как в Москве одним днем закончился хлеб, и мы, мажоры-мгимошники, отобедав в ресторане «Баку» на Тверской, присоединились к митингу народного возмущения. Упершись в Манежную, шествие замешкалось, соображая, в какую сторону двигаться дальше — направо штурмовать Кутафью башню или налево брать Госплан.

— К могиле неизвестного салата, товарищи! — выкрикнул из толпы безымянный острослов, но его тут же зашикали голодные манифестанты.

По телевизору в популярной юмористической программе «Оба-на!» показали похороны еды — по Тверской шла шутейная траурная процессия и несла гроб с харчами.

Но дела в стране были нешутейными. Население в 280 миллионов голов накрывал голод.

Очереди, очереди, очереди. Казалось, в них стояли из принципа. Покупать все равно было нечего и не на что.

Страна, разгоняясь, лихо летела в тартарары, и никто не понимал, что с этим делать.

Утром 19 августа 1991 года меня разбудил стук кулака в дверь моей комнаты в общаге на Новочеремушкинской. Стучали так сильно, что я сдрейфил. Было семь утра.

— Кто там? — проскрипел я спросонья, выпрыгнул из кровати и спрятался за шкаф.

С таким стуком ко мне уже однажды приходили. После аферы с румынкой Пауницей Ионеску, которую я прокатил по сочинскому взморью, выдавая ее за американскую джазовую певицу Стеллу, черноморские коллеги-кооператоры приезжали в Москву меня бить.

— Это Альбина! Открывай давай! — проголосила из коридора комендантша общежития, с которой я дружил из бытовых соображений.

Я распахнул дверь. Передо мной стояла красная, как помидор, женщина. Было видно, что она знала что-то такое, чего не знал я.

— Чего спишь, дурак? Танки в городе. Война! — проревела комендантша и пошла по коридору стучать дальше.

— Какая нах*** война? — возмутился я и высунулся из двери. — У меня самолет на Америку.

— Телевизор включи. Самолет у него на Америку, — фыркнула Альбина и забарабанила в дверь соседа Коли.

К концу 1991 года страна, в которой я родился, окончательно исчезла с лица земли. На ее месте, известном ранее как «одна шестая суши», лежало прохудившееся и разорванное лоскутное одеяло. В некоторых местах оно горело, в некоторых — чадило.

Под одеялом пряталось великое множество беспризорных сокровищ — самотлорская нефть, уренгойский газ, печорский уголь, норильский никель, колымское золото, якутские алмазы, много лесов, полей, рек. И Курская магнитная аномалия. Все это лежало, стояло, росло, текло, булькало, сверкало, разливалось, переливалось и ждало новых хозяев. Хозяева не заставили себя долго ждать. Они появились как бы из ниоткуда, но это не так.

Пионеры бизнеса — вчерашние лаборанты экспериментальных НИИ, инженеры-технологи промышленных производств, варщики джинсов, торговцы медными браслетами, сбытчики поддельного коньяка Camus, держатели приватизационных ваучеров, распространители фальшивых авизовок, фарцовщики, валютчики, утюги, кидалы, ломалы и прочие обладатели живого и изворотливого ума, поднаторев на первых кооперативных опытах, уже сидели на ветках и, подобно капским грифам, не сводили глаз с истощенного и испускающего дух бизона. Чудище еще дышало, но грифы уже спрыгивали вниз, клевали тушу и бранились из-за лучших кусочков.

Это были «новые русские». Вскоре все деньги и материальные ценности «одной шестой суши» стали крутиться вокруг этого изумительного отребья.

Страну покрыла паучья сеть гангстерских картелей. Они комбинировали, прессовали, крышевали, отмывали, отжимали, убивали, тили-тили, трали-вали, и также отстреливали друг друга. Выжившие отправлялись дальше.

Брать власть.