Ностальгия…

Что мы вкладываем в это слово, когда нам под или за тридцать… сорок… пятьдесят..? Кто-то вспоминает студенчество, счастливые крики и поздравления под бой курантов, кто-то детство с фейерверками во дворе и подарками под елкой, а кто-то… а кто-то - я.

Для меня Новый год очень грустный праздник. Я отмечаю его одна (ну, почти), выключаю свет, включаю гирлянды на стенах своей квартиры, сжигаю, по старой привычке, записку с желанием над бокалом с шампанским, выпиваю его, слушаю «этот год был тяжелый, но следующий будет лучше», включаю нашу любимую песню и ложусь… плакать. А потом спать, в надежде, что однажды эта традиция себя все-таки изживет.

Пока я лежу, иногда минутами, иногда часами, я ностальгирую о том времени, когда было хорошо — не о беззаботном детстве или счастливом студенчестве, нет, — просто о том любом моменте или годе, когда он был еще жив, со мной или без меня дышал и смеялся где-то в этом мире, засыпанный снегом возле своей любимой елки на центральной площади.

В далеком декабре 2007-го я (как мне казалось «наконец-то») влюбилась. Так, по-настоящему, когда хорошая девочка-отличница проводит все ночи на телефоне, шепча и хихикая в трубку, а то и вовсе сбегает, едва дом погрузится в тишину. Я была веселой, но скромной художницей, которую любят вроде бы все, но «особенно» — никто. А он — «свободным музыкантом», бунтарем и первооткрывателем (по жизни и для меня). В общем, у меня не было шансов.)

Мы с Б совершенно по-идиотски встретились в поезде Берлин-Париж, где он успел выбесить меня до безумия за первый же час, хотя я, как «хорошая девочка», подала вид только и без того тонкими сжатыми губами, а он рассмеялся мне в лицо, но, когда я от злости уронила книжку, учтиво ее поднял и вложил мне в руки с абсолютно беззаботной улыбкой и такой же фразой: «Да не напрягайся ты так!». По прибытию на вокзал, когда я с раздражением выдергивала свой двухколесный чемодан из вагона, он приподнял его, помогая, и подмигнул напоследок — «счастливых праздников!». Я смотрела в его удаляющуюся спину в нелепой (как мне казалось) черной дубленке с воротом и дулась, и всю дорогу до бабушкиной квартиры бубнила сестре, как же меня, такую искренне угрюмую русскую, раздражают чрезмерно счастливые люди.

Сестру (она у меня сводная) я тогда привезла в Париж впервые, так что она очень быстро и сама превратилась в чрезмерно счастливого человека и заходила в каждый магазин сувениров, и фотографировала каждый шаг, и с открытым ртом смотрела не то что на каждую достопримечательность — на каждую вывеску (буквально). И, конечно, все канючила — когда мы пойдем на Эйфелеву. Я не люблю достопримечательности вообще нигде, не только в тех городах, где я уже бывала прежде — мне нравятся хидден бары, неприметные улочки, террасы, где мало людей и вид не на «самое главное», нравятся отдаленные скамейки в парках, где можно сесть и слопать, как в случае с Францией, крепсы с нутеллой в конвертике, нравится видеть местных в их естественной среде обитания, нравится не чувствовать себя чужой… Но и на ЭБ у меня есть любимое занятие: на втором ярусе в кафешке продают (или продавали?) восхитительные хот-доги, так что пока сестра пищала у ограды, я на лавке внутри, среди настоящей толпы (праздники в Париже! можете представить?), прикрываясь рукой, присела перекусить.

«Ого, даже тут куксишься?» - рассмеялись где-то над моим ухом, и я обернулась.

На Б была все та же черная дубленка, что и в поезде, только шарф был другим, светлым, а на голове ехидно сверкал цепочкой кепарик в стиле местных таксистов. От досады я покраснела бы, если б могла, но только надула щеки и, прожевав, пробурчала что-то вроде: «Опять ты» и «Чего тебе, надоедливый сосед». Б расхохотался, протянул руку, стирая кетчуп с моей щеки, и выдал: «Ты похожа на бурундука», после чего я ну точно покраснела хотя бы отдаленно. А потом он купил такой же хот-дог и плюхнулся рядом, оттесняя меня к краю необычайно крошечной лавки (кто видел, тот поймет), и принялся без умолку болтать — что-то о том, что приехал сюда к матери, что ненавидит рождество и любит новый год, так как ощущает себя русским, что брат у него очень дурак, но ему очень нравится, что снег приводит его в дикий восторг, ибо зимой он в России не так часто, как хотелось бы, что он боится летать, что в пальто тут довольно холодно (и не мерзну ли я!), что магазины закрываются слишком рано, а ему нужно что-то купить… И вдруг спустя пару часов он и я (уже без надутости, недовольства и сжатых в ниточку губ) болтали, шагая по мосту Инвалидов (куда мы в следующий раз вернемся лишь через много лет), а где-то за нами семенила, как обычно снимая все на своем пути, моя сестра. Еще спустя пару часов я уже хохотала ему в лицо, брызжа с непривычки красным вином, а он держал меня за руку, когда мы выходили на знаменитейший и мой любимый Османн… В тот новый год я впервые целовалась в 00:00.

Я уехала первой и прощалась так, словно мы виделись в последний раз (и правда так думала). Как не разрыдалась — сама не знаю, я всю жизнь ужасная плакса. Через месяц он ждал меня у выхода с универа с огромным букетом невесть откуда взятых зимой полевых ромашек.

Мы, наши отношения — все это, конечно, не было сказкой, и как любые young adult мы расходились и сходились столько раз, что у меня пальцев на всех конечностях не хватит посчитать. Но я любила его, как любят впервые кого-то нового, чужого — будь то друг, ребенок, вторая половинка… В моем старом дневничке на лиру до сих пор висит работающая «линеечка» (помните такие, где ставишь дату, а она отсчитывает, сколько вы уже вместе? нет? ну вот она), которую я установила где-то в январе, когда прочно и точно была in love:

2015 стал для меня очень удачным годом. Мы с Б были не вместе уже около трех лет, и я искала себя, и именно в тот год нашла — свое призвание, свой путь, цель… И подходила к концу года совершенно, невероятно счастливой.

…Когда 30 декабря мне позвонила мама Б. У нас всегда были отличные отношения, я обращалась к ней на «ты» и звала по имени, а она меня — «крошкой». Она у него мировая, одна из тех сильных женщин, что поднимают детей одни, без пап, мам и кредитов (зачеркнуто) мужей и благодетелей.

«Лейкемия», — вот и все, что я запомнила из того разговора.

На следующий день, 31-го, мне удалось поговорить с Б — мама передала ему телефон. Голос его стал гораздо тише (а я же все помнила те моменты, когда он пел мне любимые мои песни!), но он смеялся, как прежде, беззаботно, и отчего-то именно он меня уверял, что все будет хорошо, а не наоборот. А я глотала слезы и любила его очень-очень, как тогда, в новый год, когда впервые целовалась в 00:00… И обещала приехать сразу после праздников.

Едва наступил новый 2016-й, его не стало. Во сне, вот так просто, одним взмахом ресниц.

Я не играю во вдову, конечно нет. Жизнь продолжается, и никуда от нее не деться, и надо жить, и бороться надо. Но мы нашли и потеряли друг друга в канон — иронично, — моего любимого праздника. И этот мой любимый праздник навсегда будет связан с ним — где бы, с кем бы, какой бы я ни была. И я встречаю его одна — ну, почти: со своими воспоминаниями о нем и той самой любимой песней. Always.

И в этот праздник он, в своей нелепой черной дубленке, вечно будет смеяться надо мной, надутой и грустной, и говорить: «да не напрягайся ты так»…

Спасибо, Б.

Ты был самым лучшим.

P.S. полминутки поэзии — это я потом писала ему, о нем.

ты часто смеёшься и свято уверен, что глупые шутки скроют всю боль, я улыбаюсь тебе снисходительно и молча киваю в ответ головой - мне же не жалко, мне не обидно, ни капли, клянусь, мне так всё равно, я покупаю тебе сигареты, килограмм авокадо  и билеты в кино, себе покупаю упаковку жвачки и - делаю вид, - заодно твою ложь, лжёшь ты прекрасно, теперь уже честно, в этом ты так на меня похож;
тебе восемнадцать, мне двадцать четыре, но ты намного смышлёней меня, я одна в этом доме, ты - в целом мире, я тебя не жалею - ты жалеешь меня.

ты любишь пустыни и всякую древность, и ещё мне дарить полевые цветы, мне нравится твоя неокрепшая ревность и даже, кажется, нравишься ты, пусть ты и не мой ни сегодня, ни завтра, ни через сотни и тысячи лет, я держу тебя за руку, но не со мной ты, и даже здесь тебя просто нет, ты потерялся давно, безвозвратно, где-то среди мечтаний и снов, за Андромедою и Сомбреро, где нет ни минут, ни секунд, ни часов; но у всего есть конец, даже у ожидания - уходят последние поезда, у меня нет билета, у тебя нет желания, знаешь, было бы здорово так всегда…

лето снова похоже на осень, и луна опять стоит высоко, у меня всё по-старому, всё так же не очень, всё так же дышится нелегко; вчера молоком выкипает в сегодня, и за окнами брызжет рассвет,

через шесть лет мне будет тридцать.
тебе - навсегда восемнадцать лет.