Привет, девочки. Я к вам с пятой частью воспоминаний. Первая часть здесь, вторая здесь, третья здесь, четвёртая здесь.

Людмила Чурсина про поступление в театральное училище.

Я никогда не мечтала стать актрисой. Я была девушка серьезная и видела себя где-то в точных науках. Была жутко высокая, нескладная, с дикими комплексами. Тогда каноны советской красоты были иные: невысокие девушки из серии "кровь с молоком". А у меня рост 178 см. Это мне казалось ужасом. Я постоянно сутулилась, ходила едва ли не в комнатных тапочках. Но характер всегда был! Стать актрисой мечтала моя подружка, с которой после окончания школы мы отправились в Москву. Я собиралась сдавать вступительные экзамены в авиационный институт, а подруга собиралась на прослушивание в театральное училище. Из чистого любопытства я пошла с ней за компанию на прослушивание в Щукинское училище. Поскольку в школе занималась в литературном кружке, наизусть помнила «Девушку и Смерть» Горького и «Белого пуделя» Куприна. Их и прочитала приемной комиссии. В отличие от тех, кто штурмовал училище не первый год, ничего не боялась, была спокойной и расслабленной. Твердое убеждение, что жизнь не закончится, если меня отвергнут, что стану тогда авиаинженером, помогло. Меня приняли, подружка, увы, провалилась. Дала телеграмму родителям в Великие Луки: «Поступила в театральное училище, приезжаю». Встречали на вокзале всей семьей, на лицах было написано удивление, как на картине «Не ждали». Ко всем событиям моей жизни родители относились с большой деликатностью, хотя папа был человеком горячим. Тогда папа сказал: «Решай сама, милочек, если тебе там понравится, то учись». Мама тоже не стала драматизировать ситуацию: «Ну что, детка, поучишься в театральном, не понравится — поступишь в МАИ».

После зачисления меня вызвала заместитель ректора Воловикова, поставила перед собой: — Скажите «мама». — Мама, — пискнула я, у меня был тогда очень высокий голос. — Опустите голос, — потребовала ученая дама. У меня, что называется, вспотели мозги: как можно опустить собственный голос? К тому же я сильно цокала и дзякала, так как семь лет мы прожили в Тбилиси, где служил папа-военный. Мне выдвинули условие: если не исправлю речь, не избавлюсь от грузинского акцента, придется уйти. И я все исправила. Но мои замечательные педагоги Вера Константиновна Львова и Леонид Моисеевич Шихматов продолжали ставить мне твердую тройку по мастерству. Я сникла и собралась уходить. Ректор «Щуки» Борис Евгеньевич Захава, прослышав об этом, вызвал к себе: — Душечка, вы это сами решили? — Да, ничего у меня не получается, я очень стеснительная. — Оставьте нам возможность, если что, дать вам пинка под зад. И улыбнулся своей неподражаемой улыбкой. В итоге я осталась. Решила доучиться. На последнем курсе посчастливилось репетировать «Марию Тюдор» с Еленой Полевицкой. Легендарную театральную актрису могут помнить по ролям в кино, она сыграла барыню в «Муму», графиню в «Пиковой даме». Восьмидесятилетняя Елена Александровна стала преподавать в училище, и ей удалось то, что не удавалось никому, — вселить в меня уверенность в себе. Она многому меня научила. Голос мы понизили с ней. Она объяснила: у женщин три голосовых этажа. Первый — когда она юная, второй — когда чуть повзрослела, и третий — голос страсти. Я стала часто пользоваться «голосом страсти» и продолжаю это делать. Так Бог тогда решил: пусть эта сутулая девчонка побудет артисткой. 

Я всегда была очень самостоятельной. Еще школьницей устроилась на завод, чтобы зарабатывать хоть какие-то деньги и делать родителям подарочки. Когда училась в институте, они, конечно, старались мне помочь, но не могли высылать достаточно денег. Была моя младшая сестра, папа уже на пенсии, где-то подрабатывал. А я очень любила приезжать в Великие Луки с подарками. Вот потому-то с третьего курса я вместе с подругой Эллой Шашковой (это она играла жену Штирлица в «Семнадцати мгновениях весны») устроилась работать уборщицей в институте. Стипендия-то маленькая, на нее не разгуляешься. Мы с Эллой в 5 часов утра ехали из общежития с Трифоновской через всю Москву. Убирали аудитории, принимали душ и шли на лекции. 

Людмила Чурсина о знакомстве и браке с режиссёром Владимиром Фетиным.

В 1964 году я снималась в фильме Владимира Фетина «Донская повесть». В процессе съемок я неожиданно поняла, что влюблена в режиссера. Я сразу же обратила внимание на его руки – удивительно талантливые. А руки – продолжение души. Фетин был старше меня на семнадцать лет, он стал знаменитым после фильмов «Жеребенок» и «Полосатый рейс». Володя с Евгением Леоновым и вторым режиссером жили по соседству с домом моей хозяйки. Я частенько через изгородь пролезала к ним во двор, мы репетировали завтрашнюю сцену или просто сумерничали. К концу фильма я вдруг стала замечать, что бледнею, когда режиссер дотрагивается до моей руки, и изо всех сил старалась не выдавать своих чувств окружающим. Но это с каждым днем становилось все труднее. Когда мы озвучивали картину на «Ленфильме», куда я приезжала из Москвы, вдруг поняла, что тоже не безразлична Фетину. Мы по нескольку раз в день писали друг другу письма, несмотря на то что виделись очень часто. К тому времени я уже была принята в труппу Театра имени Вахтангова, и нам с актрисой Эллой Шашковой выделили в общежитии одну комнату на двоих. Все складывалось как нельзя лучше. Пришел первый успех, а с ним и первая любовь. Мы с Володей решили пожениться после фестиваля в Индии, куда нас отправили с «Донской повестью». Принимающая сторона, узнав, что мы жених и невеста, предложила совершить красочный обряд бракосочетания в Непале или в Дели. Как же мне хотелось пройтись, как индийские невесты, в красивом наряде и с гирляндой из экзотических цветов! Но наше руководство самовольничать не разрешило… Расписались мы с Фетиным в районном ЗАГСе в Москве. Элла Шашкова была нашей единственной свидетельницей. В тот же вечер Володя уехал домой в Ленинград. Мы долго обдумывали, кому из нас переезжать, и в конце концов на переезд решилась я, несмотря на то что уже начала репетировать в Вахтанговском театре леди Анну. Своего жилья у Фетина не было, хотя он уже десять лет работал на «Ленфильме». Квартиру он оставил прежней жене. На первое время нас приютила семья звукооператора Шаргородского, выделив угол в своей квартире. Потом нам дали комнату в коммуналке. Это был праздник! Мебели у нас, естественно, никакой не было, поэтому мы очень обрадовались подарку – нам торжественно вручили реквизит с киностудии: обгрызенную львами и тиграми кровать из «Полосатого рейса» и ими же поцарапанный стол…

О разводе с Владимиром Фетиным.

Выменяв наконец чудную квартиру на Кировском проспекте, я занялась ее обустройством. Целый год шел ремонт, я вложила в него все деньги от съемок в трех картинах. Казалось, что в уютном новом доме все будет иначе, все изменится к лучшему… Но наших с Фетиным отношений это не спасло. В жизни Володя был добрым, мягким и порядочным человеком, но порой превращался в большого ребенка: мог надеть на одну ногу носок красный, на другую зеленый, не знал, как завязывать галстук. Был абсолютно неприхотлив во всем, кроме работы. Но это не беда, беда была в другом: у меня не хватило сил заставить его отказаться от пагубной привычки. Одно дело – с «Ленфильма» после съемок к нам заходили Слава Невинный, Анатолий Папанов, Евгений Павлович Леонов, и с ними за дружеским застольем он травил байки. Но в мое отсутствие он злоупотреблял. Очень сильно. Володя не умел отказаться от лишней стопки и часто уходил в запои, особенно когда не утверждали его сценарии и он оставался без работы. Я даже пыталась выпивать вместе с ним, надеялась, что это его напугает и, возможно, пробудит в нем ответственность. Но все напрасно. Однажды дошла до отчаяния и ранним утром побежала, как Катерина в «Грозе», к Петропавловской крепости – решила броситься в Неву. Дул сильный ветер. Я, стоя на мосту, не могла отвести глаз от зеленой воды: «Что делать? Что делать?» Обманываться больше не имело смысла: это – тупик. Вдруг рядом со мной резко затормозила машина. Ко мне подошел пожилой таксист: «Ты чего тут стоишь, а?» – «А вам-то что?!» – ответила я, незаметно вытирая слезы. «А ну пошли! Ты где живешь?» – и потащил меня в машину. Таксист высадил меня у дома и уехал. Я долго гуляла в парке: мне не хотелось возвращаться и видеть мужа не в лучшей форме. До сих пор я благодарна человеку, спасшему в тот вечер мне жизнь. А семья, несмотря на мои усилия, продолжала рушиться… Может, отчасти оттого, что я уже не была исключительно творением Фетина. Стала известной, много снималась у других режиссеров, ездила на кинофестивали, мне присуждали премии. Мы уже не так часто были вместе. Получилось, увы, как в знаменитой пьесе: слава Галатеи затмила славу Пигмалиона! Вскоре мы развелись… Я ведь 13 раз от него уходила. 14-й стал последним. Но мы не расстались врагами. Иногда я его навещала и продолжала заботиться. Однажды, когда он попал в аварию, я устроила его в клинику, ухаживала за ним. Да, бывает, что-то не срослось, но забрасывать грязью бывшую семью нельзя.

P.S. Людмила Чурсина и Владимир Фетин были в браке с 1964 г. по 1981 г. Детей у них не было.

Разные воспоминания Георгия Вицина.

В раннем детстве я только и мечтал о том, чтобы стать садовником. Мне всегда нравилась растительность. Я обожал и розы, и траву, и деревья. Мне всегда хотелось соприкасаться с природой. А в лицедеи меня потянула моя детская закомплексованность. Нос у меня был длинный, фигура тощая да нескладная... Я этого стеснялся. Избавиться от комплексов мне очень хотелось. Поэтому я и стал заниматься в драмкружке. Мне многие говорили, что это помогает. И мне занятия действительно очень помогли. Я поборол свою стеснительность, которая часто мешала мне. Когда я уже в кино играл Труса, я играл себя в детстве. По актёрскому амплуа он мне очень близок, я про него знаю все, поэтому я много импровизировал на съемках. Что-то для себя придумывал, а что-то и для других. Помните, в «Кавказской пленнице», когда мною вышибают дверь и я улетаю в окно? Я внёс свою лепту и крикнул: «Поберегись!» Или момент, когда я бегу за Наташей Варлей и, испугавшись упавшего с неё платка, начинаю визжать… Когда Моргунову делали укол, я предложил, чтобы шприц остался в его ягодице и размеренно покачивался. Придумал и трюк с рогаткой и огурцом, когда, выстрелив из рогатки, огурец остаётся в руке. Но самой моей любимой находкой была импровизация в знаменитой сцене, когда Трус, Балбес и Бывалый стоят перед автомобилем насмерть, и мой Трус, зажатый в тиски, начинает биться в конвульсиях. Изначально я должен был просто стоять, но я тогда решил, что это неправильно. Трус не смог бы твердо стоять насмерть. А вот визжать и дергаться - запросто! И, наверное, можно считать, что все эти импровизации удались, раз все смеются до сих пор. А вообще, мой Трус по-своему поэт, поэтому не вяжется в этой шайке с другими, но на этом и строилась жизнь нашей тройки. Они такие разные, но что-то их держит вместе. Думаю, именно из-за этого за ними интересно наблюдать.

Одна из моих преподавательниц в студии МХАТ, Серафима Германовна Бирман, была очень строгой и требовательной. Она постоянно всех одергивала и очень бдительно следила за нашим поведением, и я помню такие ее фразы в мой адрес: "Вицин, изящнее!", "Вицин, уберите свою вольтеровскую улыбку!", "Вицин! Вы как заядлый халтурщик на радио! Откуда у вас такое резонерство?" 

Мне больше других нравится роль сэра Эндрю в "Двенадцатой ночи" режиссёра Яна Фрида. Она была отмечена в Англии — вышла статья, очень приятная для меня, где было написано, что я точно ухватил английское чувство юмора. Я даже получил письмо от одного студента из Оксфорда, где он изливался восторгами. Но Би-Би-Си, говоря об этой роли, называло меня, почему-то, "Выпин". Возможно, оно и предсказало будущие мои "пьяные" кинороли.

Были мы как-то с Моргуновым в гостях у Юры Никулина в Цирке на Цветном. Рядом — Центральный рынок и бабушка яблоками торгует. Моргунов предложил розыгрыш. Подходит к бабушке и спрашивает: «Бабуля, почем груши?» — «Да это же яблоки, сынок». — «Да ладно, почем?» — «Рубль». Затем подходит Никулин с тем же вопросом: «Почем груши?» — «Да это же яблоки», — уже с меньшей уверенностью говорит она. И тут подхожу я: «Почем груши, бабуля?» — «Да вы что сегодня, ошалели, что ли?» Завершал наш розыгрыш поэт Леонид Хуксо: «Почем яблоки сегодня?» — «Да ты что не видишь, что ли: груши это, груши!!!» — заверещала бабка.

Александр Збруев про Олега Янковского и Александра Абдулова.

В Олеге всегда оставалась какая-то загадка даже для друзей. Во всяком случае, я не знаю никого из театра, кто бы побывал у Янковского в квартире. Он мог ляпнуть: «Заходи, заходи», но почему-то всем и сразу становилось очевидно, что приглашением этим пользоваться не надо, потому что оно ровным счетом ничего не значит. Он просто не любил устраивать различные посиделки дома, не любил подпускать людей слишком близко. И все же мы с Янковским и еще Сашка Абдулов очень сблизились, когда втроем ездили по стране — зарабатывали деньги творческими встречами. Где мы только не побывали: и в Воркуте, и в Магадане, и во Владивостоке, и на Камчатке, и в Кушке, и в Алма-Ате... Как-то в одном северном городе мы выступали до бесконечности — утром-вечером, утром-вечером, утром-вечером. Выматывались страшно, но мысленно подсчитывали, какие деньги получим за все это. И вот, когда нам уже нужно было улетать домой, пришел человек и отдал нам билеты на самолет. Олег говорит: «А где деньги?» — «Не знаю. Мне велено отдать вам билеты». Нас обманули… В другой раз — тоже на Севере — все вышло наоборот. Деньги нам заплатили, а обманули с обещанным самолетом. Гражданского аэропорта там поблизости не было в принципе, но нам обещали военный самолет. Оказалось, это были пустые разговоры. Пришлось ехать на поезде. И вот мы пришли на станцию. Она вся в снегу, рельсов не видно, только сугробы, и из этих сугробов торчит крыша нашего поезда. Снег пришлось расчищать, и поезд выехал с большим опозданием. А ведь мы очень спешили, потому что на следующий день был спектакль, где мы все задействованы. Мы все боялись опоздать, но Янковский сидел всю дорогу просто с посеревшим от переживаний лицом. Помню, как перед самой Москвой мы шли по вагонам с нашими сумками к голове поезда, чтобы сэкономить таким образом несколько драгоценных минут. Но это не помогло, на спектакль мы опоздали. Нас заменили... Замена вообще неприятный момент для любого артиста. А уж для Янковского и вовсе невыносимый. Он очень любил свой успех, а успех любил его. Это ведь не каждому дано… Помню, когда Янковский только переехал в Москву, ему нравилось быть на виду. Надеть красивый костюм, сфотографироваться, и чтобы фотография была сделана самым лучшим фотографом страны. Олег ведь во всем должен быть первым! Мало того — незаменимым!

По звездности с Янковским в «Ленкоме» мог сравниться только Абдулов. И между ними всегда была заметна легкая конкуренция, но не мешавшая дружбе. Помню, поехали мы в Самару на гастроли. После спектакля пошли поужинать в ресторан. Перед посетителями вышла выступать очень эффектная танцовщица. И Янковский с Абдуловым оба тут же встали из-за стола и направились к сцене. К ней вели два прохода. Янковский пошел с одной стороны, подтанцовывая, а Абдулов с другой — тоже в каком-то танце. Это было забавно и очень мило, когда два народных артиста танцевали, соперничая за внимание девушки. Абдулов часто подкалывал Янковского по поводу его дикции. У Олега действительно здесь было не все гладко. Помню, он играл роль Беринга в «Оптимистической трагедии» и в конце первого акта должен был крикнуть: «Боцман! Открыть доступ прощающимся родственникам!» — и боцман его реплику подхватывал, потому что не все слова удавались. После спектакля Абдулов сказал Янковскому: «Если ты что-нибудь не сделаешь со своей дикцией, последних пэтэушниц потеряешь». Все хохотали, и Олег Иванович громче всех. Потому что в первую очередь был самоироничным. Ещё помню, закончились наши гастроли в Питере. На следующее утро все артисты встречались у входа гостиницы, чтобы вместе поехать на вокзал. Не было только Янковского. Это было не похоже на него. Ведь он невероятно пунктуальный. Когда все забеспокоились и собирались идти в его номер, он вышел взъерошенный, увидел автобус и закричал: «Простите, братцы, проспал. Хуже Абдулова, честное слово!»

Если Олег решался сняться в каком-то фильме, это уже само по себе могло служить знаком качества. Ведь заманить его на съемки было очень непросто. Он себе знал цену. И, как шахматист, взвешивал каждый шаг, безошибочно выбирая только самые выгодные проекты. Однажды, не выдержав натиска Олега, я отдал ему… Гамлета. А ведь это то, о чем мечтает каждый актер! Глеб Панфилов, взявшийся поставить у нас в театре «Гамлета», предложил главную роль мне. А Янковский должен был играть Клавдия. Панфилов попросил меня позвонить Олегу и сообщить ему об этом. Но стоило мне произнести название спектакля — Янковский больше и слова не дал вставить. Он говорил, говорил... И даже мысли не допускал, что он будет играть кого-то, кроме Гамлета. И чем дольше он говорил, тем труднее мне было разочаровать друга. В итоге я так ничего ему и не сказал. Выходит, сам отдал ему роль. Панфилов, когда узнал об этом, возражать не стал. Ну а я сыграл Клавдия. Правда, этот спектакль обернулся большими переживаниями для Олега. Наталья Крымова, жена Эфроса, которая была ведущим театральным критиком, очень сильно поругала его за Гамлета. Он это запомнил на всю жизнь и через много лет еще восклицал: «Я еще покажу Крымовой, какой я артист!»

Имидж для Янковского был очень важен. Помню, когда Олег еще был не очень известен, он стеснялся говорить, что родился в Средней Азии. А когда получил известность, стал даже бравировать: «Я из Джезказгана!» Так же, как Сашка Абдулов хвастался: «Я — мальчик из Ферганы». Впрочем, Олег был вовсе не из простой семьи — ничего такого дремучего, чего стоило бы стесняться, в его детстве, насколько я знаю, не было. Наоборот, там какие-то аристократические корни...

Барбара Брыльска про съёмки в фильме "Ирония судьбы, или С лёгким паром!", и про своих партнеров по фильму.

Когда я начала сниматься в "Иронии судьбы" и еще мало с кем была знакома, гримерши мне все уши прожужжали: "Юрий Яковлев! Юрий Яковлев! О таком мужчине можно только мечтать!" Он тогда был жутко популярным после ролей в "Идиоте" и "Гусарской балладе". И я с нетерпением ждала знакомства. Но, откровенно говоря, с первой же встречи разочаровалась - не мой тип. Я даже целоваться с ним отказывалась. Подошла к Рязанову: "Умоляю, Эльдар, сделай так, чтобы этого избежать. Смонтируй, как будто мы поцеловались. Обмани зрителя. В кино так делают сплошь и рядом". Но Рязанов был непреклонен: "Барбара, успокойся и возьми себя в руки. В этом эпизоде мне нужно, чтобы все было достоверно". Пришлось целоваться. Сейчас даже смешно вспоминать. Мы стоим спиной, на нас делают фокус, и тут я чувствую, что Юрий хочет поцеловать меня по-настоящему! Я говорю: "Юрий, не нужно! Этого не видно в кадре. Извини, не хочу тебя обижать". Я могла играть, но целовать по-настоящему не хотела. В общем, кое-как мы это сделали. Вообще, на съемочной площадке я во всем покоряюсь режиссеру. Так меня воспитали в киношколе. Но после "Иронии судьбы" стала более внимательно читать сценарии. И не подписывала договор, пока четко не оговаривались все сцены интима. Если мой будущий партнер по фильму мне не нравился, я просила, чтобы его заменили, или отказывалась от роли вообще.

С Андреем Мягковым работать тоже было непросто. Он тоже не в моём вкусе. Я ни в коем случае не хочу обидеть ни Юрия, ни Андрея, но нужно понимать, что каждый человек имеет свои предпочтения. Мне нравятся абсолютно другие мужчины. Просто посмотрите на моих мужей, чтобы понять, каких мужчин я люблю. И вообще, поцелуи в кино мне всегда давались трудно. Не люблю я целоваться с чужими мужчинами. Я понимаю: в нашей профессии надо играть разные вещи, но можно снять так, чтобы зрителю казалось, будто все было, а на самом-то деле не было (в этом и есть искусство!), а когда на пленке абсолютно все, когда секс показывают почти анатомически, мне это не нравится. Смотрю на экран и стесняюсь за тех актеров: это для меня интимные вещи. Надо ведь что-то сохранить и для частной жизни, правда? 

После выхода фильма на экраны, у нас с актрисой Валентиной Талызиной случилась размолвка. Мы были на каком-то фестивале под Москвой: гуляли, пили, веселили... И вдруг ко мне подходит Талызина. Она была пьяная... А мы же во время съемок сдружились. Ну, я так думала. Валентина подходит к нашей компании и начинает: «Слушайте, я за нее говорила, Пугачева пела, а Государственную премию получила она - это что, справедливо?» - «Нет, - я ответила, - несправедливо», - и тут же ушла, а Талызина продолжала жесты ненависти мне вслед бросать. Может, действително, эта награда была немножко натянута, но я себе - это факт! - премии не давала. Боже мой, я же сама могла говорить, но из меня сделали учителницу не польского языка, как изначально планировали, а русского, поэтому акцент не позволил. И петь я могла тоже... Не так хорошо, как Пугачева, но всё же... Алла, кстати, тогда только начинала. Ее же Эльдар открыл: благодаря Рязанову Алла стала той, кем является сейчас. Все знали, что я и петь способна, и говорить, но у меня, к сожалению, не было времени работать над акцентом.

Михаил Ульянов о своей жене Алле Парфаньяк.

Я начал актерскую карьеру заметно. Дебют был громкий: я сыграл Кирова в спектакле «Крепость на Волге»... и вроде бы театральная судьба начала складываться для меня не худо. Но молодость беззаботна. Вся жизнь впереди, и кажется, что она бесконечна. Гуляй... Пожалуй, я не был уж очень загульным гусаром, но от товарищей не отставал и - «ехал на ярмарку ухарь-купец, ухарь-купец, удалой молодец». «Остановись-ка, ухарь», - говорили старшие. Я было одумывался, а потом опять - «в красной рубахе, весел и пьян». И снова повесил свою судьбу на тонкую ниточку, которая могла в любой миг оборваться. Но в то же время повлекло меня, как океанской волной, потянуло как магнитом к актрисе нашего театра, красавице и умнице - Алле Парфаньяк. Переживаний - море. Алла тогда была замужем за известным актером Николаем Крючковым. А я кто? Сибирский малообразованный мужичок... Ни кола ни двора! Но, к моему великому счастью, Алла посмотрела-посмотрела и подала мне руку, а следом отдала сердце. «Кому?» - говорили ей, желая открыть глаза. Но надо знать Аллу Петровну - эта женщина в высшей мере самостоятельна и горда... И еще одно редкое качество есть у нее - необыкновенная сила воли. Этой-то волей она и спасла меня. Алла руку протянула, но поставила условие: никаких ярмарок, никаких купцов. Все. Конец. Этой рукой она вытянула меня из омута в тот самый момент, когда я уже пускал пузыри и почти перестал за себя бороться. Многие тогда махнули на меня рукой, мол, пропал парень. И действительно, настал трагический день - меня выгнали из театра за развеселую жизнь. Но тут Алла подняла на ноги товарищей и заставила их просить за меня, за бедолагу непутевого, чтобы вернули в театр... Мы поженились. И вот уже немало десятилетий идем по жизни вместе.

P.S. Михаил Ульянов и Алла Парфаньяк поженились в 1959 году и находились в браке до смерти Ульянова в 2007 г. Их дочь Елена родилась в 1959 г.

Александр Ширвиндт о своих друзьях и коллегах.

Как-то Андрюшка Миронов говорит мне: «Давайте соберемся вместе со Смоктуновским, посидим, как люди, пообщаемся». Он обожал Иннокентия Михайловича. Я звоню Смоктуновскому: «Кеша, нас в гости приглашают. Изысканно накормят, и вообще чудный дом». Он спрашивает: «Да, а кто приглашает?» «Миронов, артист», – говорю. Андрюша в ту пору уже был очень знаменит. «Да, Миронова знаю», – сказал Кеша. И вот квартира на Селезневской улице, горят свечи, играет музыка – из аппаратуры, которую тогда никто, кроме Андрюши, не имел и не видел. Лариса Голубкина мечет что-то на стол. За столом сидит совершенно расслабленный Кеша: «Как прекрасно у вас. А вы помните, как мы снимались с вами в “Берегись автомобиля”?» «Ну, как же, как же. Хорошее было время», – отвечает Андрюша. Смоктуновский продолжает: «Скажите, Андрей, а как в дальнейшем сложилась ваша судьба?» И совершенно непонятно, Иннокентий Михайлович действительно витал в таких высоких облаках или это была завуалированная шутка.

Периодически Андрюша сидел на диете. Меня тоже втягивали в эту авантюру. Как-то после гастролей в Киеве мы двумя семьями поехали отдыхать на Днепр под город Канев. Там был пустынный пляж из дюн, какой-то пансионат и огромный памятник Шевченко. Кроме памятника были мой 12-летний сын Миша и молодая жена Миронова актриса Катя Градова, которая категорически заявила, что мы все садимся на диету, гарантирующую похудание, и будем сидеть на ней до конца отдыха. Диета состояла из постоянного потребления сухого вина с незначительным количеством сыра. Мы с Андрюшей, голодные и пьяные, валялись под памятником Шевченко и с удивлением наблюдали, как мой сын Миша и жена Андрея Катя бодро и весело плещутся в Днепре. Все это продолжалось до тех пор, пока мой сын не проболтался, что каждое утро после заплыва они с Катей короткими перебежками направляются в пансионатскую столовку и жрут по несколько порций макарон с тем же сыром. Скандал был страшный. Наша "общая" диета на этом закончилась.

Когда мы были помоложе, то пили много. Олега Николаевича Ефремова и Михаила Михайловича Козакова, людей дикого темперамента, особенно в состояния опьянения, обуздать не могли. Единственным, кого эти два персонажа слушались в период запоя, был я. И мне звонили из театра «Современник» неожиданно, часа в два ночи, и говорили: «Пожалуйста, если нетрудно, подъезжайте. Олег Николаевич…» Я даже не дослушивал, что с Олегом Николаевичем, и перся. В это время великого Ефремова держали несколько человек. А у него был пунктик: нутряной демократ, он ненавидел все, что касается роскоши, барства, и в состоянии крайнего опьянения ногами бил машины, стоявшие у театра. Тогда машины были признаками неслыханного благополучия. Причем Олег так расходился, что бил и свою машину тоже. Тут надо было обуздать его, чтобы машину не пришлось потом "госпитализировать". Михаил Михайлович Козаков тоже славился буйством в период запоев. Однажды я все-таки поволок его к одному очень опытному наркологу. Тот долго с ним разговаривал, потом выгнал его из кабинета, позвал меня, как вызывают родителей, и сказал: "Понимаете, у Михаила Михайловича такая трофика, что, когда он совершенно трезвый, то уже как будто в нем пол-литра. А когда он еще доливает в себя, представляете, что получается?" Очевидно, то же самое происходило и с Олегом Николаевичем. Люди такого таланта, характера и буйства даже трезвые находятся в состоянии крайнего опьянения. Очень опасно доливать туда еще. Тем не менее я всегда умел сохранить их для искусства, друзей, бесконечных жен и для детей. Чем очень горжусь.

На сцену Миронов никогда не выходил выпивши, но за руль садился – в те времена откупиться было дешевле. Да и машин на дорогах было мало. Не так давно приняли новый закон, ужесточающий наказание за пьянство за рулем. Я уже давно не пью за рулем, но когда пил за рулем, то обычно это происходило в ночное время. После актерского застолья нужно было развозить коллег по местам временного или постоянного проживания. В середине 1960-х годов у богемы для этого развоза имелся один аппарат – моя усталая "Победа", как сейчас помню, с номерным знаком ЭВ 44-51. С бензином всегда была напряженка, и кончался он в самых неожиданных местах и ситуациях. Помню, морозной январской ночью мое транспортное средство, полное пьяных коллег, пересекало Арбатскую площадь (тогда она еще была площадью, а не витиеватыми подземными переходами) и из-за отсутствия горючего заглохло прямо около нашего Пентагона. Положение безвыходное. И вдруг мы увидели, что около Генштаба стоит черная "Волга" с военными номерами и за рулем маячит солдатик. Наиболее узнаваемые в народе Козаков и Миронов, выхватив из багажника канистру и обрубок шланга, во главе со мной бросились к этой военной технике. Подбежав, мы с ужасом обнаружили, что рядом с водителем сидит генерал. Сунув генералу лицо Миронова, мы слезно попросили его дать нам возможность отсосать пару литров бензина из его бака, дабы добраться до колонки. Андрюша, чтобы лучше быть понятым, стал во фронт и громко сказал: "Товарищ генерал, разрешите бензин отсосать?" Генерал внимательно посмотрел на знакомое лицо и мрачно ответил: "Отсасывайте. Только осторожно. Бензин – этилированный". Для непосвященных: на таком бензине ходила военная техника, это был чистейший яд. Если при отсасывании он неожиданно попадал в пищевод, то с актерской карьерой можно было завязывать. Грамотно отсосав в свою канистру пару литров и не пригубив ни грамма, мы поблагодарили генерала и умчались в ночь. Когда мы были молодые, то ездили за рулем даже в состоянии крайнего опьянения. Однажды я на своей "Победе" вернулся поздно вечером из Дома актера домой. Утром следующего дня собрался ехать на репетицию, спустился во двор, вижу: стоит моя "Победа", окна открыты, а на сиденье лежат 5 рублей. Это я накануне приехал, расплатился и пошел спать.

Виктор Сухоруков о работе с Алексеем Балабановым, и о своих ролях.

Мы с Алексеем начинали вместе - его дебютный фильм «Счастливые дни» и я в главной роли. Это было мое мучительное счастье. Почему мучительное? С ним было очень трудно. Он был упрям, въедлив. Мне стоило больших трудов понять его, разобраться, чего он от меня добивается. В результате с этой картиной он оказался в Каннах. Это суперталантливый человек, и это великое богатство моей биографии. Думаю, что встреча с Алексеем - божья награда. Я с ним сочинил шесть фильмов, а потом мы тихо расстались и больше я с Лешей и не работал. Он уже становился другим, и у меня сочинялась другая история жизни. 

Фамилия «Сухоруков» вскрикнула после фильма «Комедия строгого режима», и сразу же затерялась. По-настоящему знаменитым я проснулся в 1997 году, когда вышел фильм «Брат». Еще большая слава нагрянула после  «Брата 2». Тогда просто нельзя было выйти на улицу, потому что каждый прохожий хотел обнять меня. Помню, у моей сестры был юбилей, и я купил нам путевки в дом отдыха на Черное море. Ни сестра Галя, ни мой племянник Иван никогда там не отдыхали. С утра на пляже я только и делал, что фотографировался и раздавал автографы, ни разу не зашел в воду. А вечером мой номер был завален бутылками шампанского. Но на самом деле я ждал, что проснусь знаменитым намного раньше — после фильма «Комедия строгого режима». Я думал, что меня понесут на руках, но этого не произошло. Я был уверен, что меня все заметят после фильма «Про уродов и людей». Но и этого не случилось. Многим почему-то полюбился именно Виктор Багров.

Роль в фильме «Про уродов и людей»  далась мне тяжело. Балабанов специально для меня создал эту роль. Я считаю это вершиной арт-хаусного кино, но, тем не менее, эту роль я играл трудно. Бывали случаи, когда я приходил домой в час ночи, садился прямо в пальто на кровать, говорил: «Как я тебя ненавижу»,- и рухнув, засыпал. Кого ненавидел себя или того Виктора Ивановича из фильма, я в тот момент уже не понимал. Конечно, я ненавидел этого персонажа, но это было в самом начале съемок. Потом я начал самому себе твердить, что это неправильно. Ведь мой принцип: я не имею права не любить своих героев, иначе не будет высекаться обаяние этого человека, его воплощенность будет отсутствовать. Для меня эта история сильная, богатая и на всю жизнь. Да, среди моих персонажей было много нехороших людей, но я игрок, который никогда не пропускает через себя своих героев, тем более плохих. Может появиться подражательство или копирование. Самое главное ведь удержать интерес зрителей, даже если они будут говорить: «Фу, какая мерзость этот ваш Сухоруков!» Но при этом не будут отводить глаз — это самое главное. 

О работе с Дмитрием Нагиевым, с которым они вместе снимались в сериале «Физрук».

Мне позвонил режиссер Волошин и говорит: Хочу предложить тебе роль отца. Спрашиваю: А кто сын? Он: Дмитрий Нагиев! А я говорю, какой же я папа, когда он сам уже дедушка? Мне это показалось забавным. Я согласился. Роль мне понравилась. Работать с Димой было интересно. На площадке он трудяга. Уважал ли он меня? Показалось, что да. Побаивался? Тоже заметил. Чувствовал ли ко мне актерскую приязнь? Видимо. Мне показалось, что ему работалось комфортно. Но я не мог угнаться за ним. А в перерывах мы даже чай не пили вместе. Он был отдельно. Мы снимали в павильоне, и я спрашиваю: Дима приехал? Да, говорят, он в вагончике. Я говорю: Какой вагончик? По сторонам смотрю, а там действительно вагончик во дворе стоит с кухней, постелью, музыкой, подчиненными его, секретарями. Отдельно. Странно... Думаю, в экспедиции — понятно. А тут, в павильоне? А однажды, в один из съёмочных дней он мне сказал, что хотел, чтобы мою роль сыграл Джон Малкович или Брюс Уиллис, но они слишком дорого стоят. Я стоил, конечно, намного дешевле, но для меня деньги к тому времени уже ничего не значили. Престижно ли, авторитетно ли мне слышать, что я заменил самого Малковича? Ну, сравнили меня с голливудскими актерами, и спасибо...