ГАРИК: Песня Владимира Семеновича «Спасибо, что живой» очень веселая. Вот не знаю, насколько веселым в итоге получился ваш фильм. Хотя для меня в этом почти нет никакой интриги. Во-первых, Никита Высоцкий мой близкий друг, а во-вторых, я сам немало знаю о последних годах жизни его отца. Оксана, так кого именно ты там играешь? ОКСАНА: Вопрос непростой — сейчас объясню почему. Понятно, что я не Марина Влади. Мы во время съемок даже не называли вслух реальное имя той девушки, которую я играю. Поэтому скажем так: это некий собирательный образ возлюбленной Высоцкого. Ей 17—18 лет. И по сценарию ее зовут Татьяной.

ГАРИК: Слушай, а что там за история такая с самим Высоцким? Кто его играет? Вдовиченков, Безруков, Машков? Столько уже разговоров и споров развели на эту тему в интернете. ОКСАНА: Не могу тебе ответить. Но, знаешь, он выглядит настолько реалистично, что я сама была в шоке, когда в первый раз вышла на площадку и увидела там его. Высоцкого. Как живого! ГАРИК: Да-да, я слышал — Митта рассказывал, он ведь был близким другом Высоцкого, что ему стало даже страшно от того, насколько все получилось правдоподобно. Признался, что боится, как бы ему не стало плохо на премьере. ОКСАНА: А я до сих пор не понимаю, как тот же Никита каждый день мог спокойно наблюдать за всем этим. ГАРИК: Оксан, у меня сейчас родился к тебе такой психоделический вопрос. По сути, все то, что ты делаешь на экране, а я на сцене, происходит понарошку. Но иногда вдруг возникает ощущение, что это наше «понарошку» и есть настоящая реальность. И в такие моменты просто невыносимо играть. Когда чьи-то буковки, которые сложились в сценарий, перестают быть буковками из чужой истории и становятся жизнью. На секунду, но настоящей жизнью. Были у тебя такие волшебные моменты? ОКСАНА: Конечно были. Меня съемочная площадка не отпускает очень долго. Уже работая над следующим фильмом, я все еще переживаю предыдущий. Заново плачу и трясусь на озвучке. В «Высоцком» была одна сцена, которая, к сожалению, не попала в фильм. Когда я играла ее, происходило что-то невероятное, чего со мной еще никогда не случалось: я тогда как бы перешла всякие грани эмоциональности, практически потеряла сознание, по крайней мере, тело меня не слушалось точно. Вообще на съемках часто происходят какие-то магические вещи, странные совпадения. Вот клиническую смерть Владимира Семеновича мы снимали в день его реальной смерти.

ГАРИК: Да уж, на съемках кино без этаких мистических штучек никуда. А вот скажи, Оксан, что для тебя лично Высоцкий? Тебя же еще и на свете не было, когда он ушел из жизни. ОКСАНА: Мне с моей жизненной историей вообще очень повезло — я успела узнать многие важные вещи благодаря людям, с которыми жила рядом. Музыку Высоцкого очень любила вся моя семья, потом я сама часто слушала его, когда была беременной, а теперь иногда включаю его в машине. Так что почти все его песни я знаю наизусть. ГАРИК: А вот для меня Высоцкий много больше чем поэт! Он ведь был удивительным культурологическим явлением. Все, что написал Володя, идет, как правило, от первого лица. И он будто бы заранее знал историю гигантской страны. С ее войной, лагерями и моряками, с какими-то ее простыми человеческими взаимоотношениями — и правыми, и неправыми. Он знал и мог так точно определить, например, что такое честь и бесчестье. Пел о своей встрече с Богом. Высоцкий — массовое бессознательное, которое принадлежало целому народу, а воплотилось в одном невысоком мужчине с гитарой в руках. Но, по-моему, сегодняшняя молодежь знает Высоцкого скорее как исторического персонажа, вроде Юрия Гагарина. Или все же есть к нему какое-то поэтическое отношение, как думаешь? ОКСАНА: Возраст тут ни при чем. Если тому же Цою свою любовь по-прежнему отдают определенные люди, то Высоцкого так или иначе знают и помнят все. ГАРИК: А если сравнивать его с Окуджавой или Галичем? ОКСАНА: Я с их творчеством не так хорошо знакома. ГАРИК: Я просто в том смысле, что Галич, например, был жестким человеком. За то, что он написал, его выгнали из страны. Его песни были очень жестокими по отношению к режиму. Высоцкий тоже на эти темы высказывался, но его никто не трогал.

ОКСАНА: Просто у него звучала какая-то толерантность. И никогда не было жесткой жести, и почти не было острых углов, за которые власть могла бы зацепиться. Он всегда говорил такую душевную правду, а не правду-матку. Мне кажется, именно это и сдерживало поток политических претензий к нему. Поэтому он мог спокойно играть и перед шахтерами, и перед членами ЦК. ГАРИК: Я еще помню, в электричках тогда немые торговцы ходили, продавали фотографические картинки. У них в ассортименте были и порнокарты, и фото тогда еще юной Аллы Пугачевой, и обязательно портреты Высоцкого. Вообще же, 70-е были очень странные. С одной стороны, выпускались все эти ужасающие совковые фильмы, вроде «Премии» и «Мы, нижеподписавшиеся» — абсолютная коммунистическая пропаганда, которую ненавидела прогрессивная молодежь. А с другой стороны, это были удивительные литературные времена, когда люди у себя дома собирали целые библиотеки, выстраивались в огромные очереди на подписные издания. Можно было долго копить макулатуру, если у тебя нет денег, и потом приобрести шеститомник Грина. А сегодня? ОКСАНА: Сегодня страна разделилась на людей, скажем так, умных и жаждущих и на тех, кто вторит политическому режиму. Молодежь меньше читает, хотя молодые интеллектуалы, которые хотят развиваться и расти, остались. Может быть, изменилась сама литература и отношение к чтению, но нельзя сказать, что мы сейчас глупее, чем те, кто жили в 70-е. А гопники были всегда. ГАРИК: Но ведь Высоцкий в то время нравился и гопникам тоже — вот что удивительно! Каждый находил его «своим». Даже блатные считали его блатным и вовсю слушали. ОКСАНА: Это правда. У него не было крайностей, он был очень пластичным. В текстах — особенно. То есть не то чтобы он подстраивался под кого-то, просто его внутреннее изложение было всем понятно и близко. Не думаю, что он делал это специально, это скорее врожденное. ГАРИК: Как считаешь, а современную интеллигенцию трогает творчество Высоцкого? ОКСАНА: Интеллигенция сейчас по уши во власти. В 70-е была хотя бы мнимая возможность сбежать от политики. А сейчас просто нет выбора: не хочешь так — не будешь никак. Но по вулкану страстей, которые кипели тогда и сейчас, наши времена похожи. Думаю, мы вообще движемся обратно, в сторону Советского Союза. Быстрыми темпами.

ГАРИК: Ну нет, Оксан, не движемся, конечно. Во-первых, в одну реку не войти дважды. Во-вторых, появились определенные свободы, которых во времена Высоцкого просто не было. И как только эти свободы начнут у людей отнимать... ОКСАНА: ...Они начнут уезжать. ГАРИК: Да с чего ты взяла? Они начнут бороться! ОКСАНА: Бороться? Это вряд ли. Легче же уехать туда, где можно получить еще большую свободу. Так и будет происходить. Вот увидишь. ГАРИК: Уезжают единицы. К тому же, не перегибай, у нас не все так плохо. Есть еще бытовое понятие свободы. Совсем житейское. Вот ты, Оксана, сегодня можешь спокойно пойти в абсолютно любой магазин и купить любую книжку или пластинку, включить телевизор и посмотреть любую передачу. ОКСАНА: Ту, которую мне дадут посмотреть. ГАРИК: Но выбрать-то уже есть из чего, согласись? А можно вообще залезть в интернет и найти то, что тебе интересно. ОКСАНА: Естественно, доступной информации сейчас намного больше, но в плане борьбы за свои свободы у нас даже еще меньше возможностей, чем тогда. ГАРИК: Оксан, ты в свои 23, конечно, не можешь этого помнить, но перестройка случилась 25 лет назад не на пустом месте. Не было такого, что пришел вдруг Горбачев и сказал: «Я все разрушу, и заживем по-другому». Были гигантские очереди, ужасный голод. Один за другим шли поезда в Москву — люди ехали за колбасой. Ничего нельзя было купить. Вообще! За сосисками, если те когда-нибудь и появлялись на прилавке, нужно было топтаться в очереди по четыре часа. В магазинах, конечно, висела какая-то одежда от «отечественного производителя». Но покупать эту дрянь совсем не хотелось. А то, что купить хотелось, продавалось в «Березке» за безумные деньги. Или, к примеру, ты шел на концерт любимого вокально-инструментального ансамбля, и тебя с твоим же любимым вокально-инструментальным ансамблем вязали и увозили на 15 суток. Мы жили в дикой неправде! Поэтому сейчас, когда ты говоришь, что мы движемся обратно к Советскому Союзу, я тебе не верю. Чтобы это случилось, для начала должны произойти какие-то серьезные масштабные события, которые раскалывают общество пополам. ОКСАНА: Ну, я же не говорю, что это случится через год или два. Но если общество будет продолжать двигаться так, как ему говорят, — тут все понятно. ГАРИК: Да, какие-то интеллигентские разговорчики у нас с тобой пошли. (Смеется.) Но надеюсь, что кровавого режима все же не будет. Кстати вот, а почему, по-твоему, «Высоцкого» решили снять именно сейчас? Нет ли в этом какой-то политической подоплеки? ОКСАНА: Вообще, я думаю, кино получилось о том, что Советский Союз — это очень хорошо и круто. Любой фильм, в котором есть ностальгия по 60—70-м, смотрится как предвыборная агитация. ГАРИК: Очень хочется, чтобы публика не отвернулась от этой картины. Слишком уж много было разочарований в российском кино за последние годы. ОКСАНА: Я жила этим фильмом и живу до сих пор. Он стал для меня как будто вторым ребенком. И я не думаю, что это будет плохое кино. Просто надо быть умнее и читать между строк.

ГАРИК: Надеюсь, ты права. Хотя я еще ни одного плохого фильма с тобой и не видел. Для молодой русской актрисы у тебя очень аккуратный список ролей. Всегда, кстати, хотел спросить, Оксан, а сколько тебе было лет, когда ты снималась в «Сестрах»? ОКСАНА: Двенадцать. ГАРИК: Необыкновенная, замечательная история! Вообще одна из моих любимых картин с твоим участием. И Сережка Бодров был очень талантливым, обожаю его. Но это ведь не первая твоя роль? ОКСАНА: Как раз таки первая. ГАРИК: А знаешь, ты молодец была в свои 12 лет! Пусть такие вот трогательные фильмы, как этот, где ты была прекрасна в своей простоте, случаются с тобой почаще. Очень тебе этого желаю. ОКСАНА: Спасибо, Гарик.