Из книги Марии Андреевны Бекетовой, писательницы и переводчика. Тетка поэта Александра Блока по материнской линии, его первый биограф.

Приведенные в предыдущей главе стихи свидетельствуют о том, как много приходилось терпеть моей сестре Александре Андреевне еще невестой от тяжелого характера Александра Львовича. Как это часто бывает, она, балованное дитя всей семьи, своевольная, шаловливая, вполне подчинилась не только мужу, но и жениху. Она даже не жаловалась на него и не думала с ним разорвать.

Александра Андреевна Кублицкая-Пиоттух, урождённая Бекетова — русская переводчица и литератор. Мать поэта Александра Александровича Блока

Саша Блок на руках у матери

Итак, четвертое лето шахматовского житья было уже не так безмятежно, как первые три года. Говоря стихами "Возмездия",

...И в нашу дружную семью

Явился незнакомец странный...

Далее следует в стихах описание того, как ястреб кружит на бледном небе, высматривая гнездо, и, высмотрев, "Слетает на прямых крылах" и... "жертву бедную когтит"... Эта бедная жертва и была моя юная сестра Ася, которую ястреб вырвал из родного и теплого гнезда. Сын-поэт сравнивал своего отца и с ястребом, и с демоном.

Александр Львович Блок — российский правовед, профессор Варшавского университета, отец поэта Александра Блока 

И прав был сын, нарисовавший такими чертами облик отца. Нелады между женихом и невестой добрые и наивные наши родители не принимали всерьез, несмотря на многие предостерегающие со стороны голоса, и думали, что со временем, в браке, все "образуется", но они ошиблись... В зиму, последовавшую за тем летом, когда Александр Львович посетил Шахматово, он женился на сестре моей Асе и увез ее в Варшаву. В дальнейшем было так: прошло около двух лет, в продолжение которых ястреб продолжал пить кровь своей жертвы.

Что с ней? Как стан прозрачный тонок!

 Худа, измучена, бледна...

 ("Возмездие")

Такою явилась она в отчий дом через два года после свадьбы, когда муж привез ее из Варшавы, намереваясь защищать свою магистерскую диссертацию. В эти годы, проведенные без Аси, самой веселой из четырех сестер Бекетовых, все шло обычным порядком: те же субботы в ректорском доме с толпой молодежи, никаких особых событий, если не считать того, что у нас поселилась потерявшая мать племянница отца Аня Енишерлова, и сестра Катя, почувствовав утомление и прилив грусти, уехала за границу с семьей Воронина. С ней провела она несколько месяцев в Висбадене, а на виноградный сезон поехала, уже одна, в Швейцарию, где и поселилась в пансионе на берегу Женевского озера в городке Montreux.

Только я отчаянно тосковала по сестре Асе. Мне не хватало ее близости, а, кроме того, я подозревала, что ей плохо живется, хотя она и не говорила об этом в своих письмах.

Группа, снятая в 1894 году в Шахматове тем же лицом. Перечисление лиц слева направо: А. Блок с собакой Дианкой, А.А. Кублицкая-Пиоттух (мать поэта), А. Н. Беретов (дед поэта), Н. Н. Беретов (брат деда), Е. Г. Бекетова (бабушка поэта) и М. А. Бекетова (тетка поэта)

Осенью 80-го года она приехала с мужем к нам. Ее жалкий вид и не свойственный ей отпечаток покорности и запуганности до того поразили меня, что, вместо того чтобы радоваться ее приезду, я долго не могла прийти в себя и справиться с припадком нервной дрожи, которая меня охватила. Затем последовали уже не раз описанные мною события: рождение на свет Саши Блока во время одной из суббот, уже после отъезда в Варшаву его отца.

Началась жестокая борьба с Александром Львовичем, который не допускал и мысли о разводе с женой. Когда его перестали пускать к жене при вторичном его приезде на рождественские каникулы, он врывался в дом, оттолкнув старого швейцара, и, проникнув к жене, умолял ее на коленях к нему вернуться; когда же принимали меры, чтобы окончательно прекратить его вторжения в дом, он простаивал целые часы под окнами жены во всякую погоду, чем немилосердно терзал Александру Андреевну. Она заболела от горя, плакала, томилась и должна была прекратить кормление ребенка, потому что у нее испортилось молоко, но материнское чувство все-таки превозмогло, да и страшная жизнь в Варшаве пугала ее своим призраком: опять терпеть побои, жить впроголодь и подвергать тому же ребенка. Александр Львович был очень скуп и не только плохо кормил жену, но не признавал извозчиков и не хотел нанимать няню, несмотря на слабое здоровье жены. Конечно, он был жалок в своей безумной страсти, но, зная его характер, можно с уверенностью сказать, что Александр Львович сократил бы жизнь Александры Андреевны, а Саша погиб бы очень скоро, так как только усиленные заботы нашей семьи, и в особенности матери, при участии талантливого доктора укрепили его здоровье, внушавшее сначала большие опасения.

Родители Александра Блока — Александр Львович и Александра Андреевна, Варшава. 1879

Я много раз задавала себе вопрос, откуда взялся характер Александра Львовича. Его высокая интеллигентность, образованность и утонченность не вязались с его поведением. Бывают люди бешено вспыльчивые, которые не помнят себя в порыве гнева. Александр Львович не был таким: он умел мгновенно сдержать себя, когда знал, что могут видеть, как он бьет жену, в этих случаях он проявлял даже низкие чувства. Александра Андреевна рассказала мне как-то, что незадолго до рождения сына, когда она жила с мужем в ректорском доме, он повел ее в Мариинский театр слушать "Русалку". Ей сильно нездоровилось, и она насилу досидела до конца оперы, домой пришлось идти пешком, так как конок по пути не было, а извозчика взять Александр Львович поскупился. Они шли по пустынной набережной. Пока никого не было видно, Александр Львович начал бить жену, не помню уж по какому пустячному поводу, может быть, потому, что она тихо шла и дорогой молчала и вообще не была оживлена, но как только показывался прохожий, Александр Львович оставлял ее в покое, а когда тот исчезал из виду, побои возобновлялись. Еще характернее случай, бывший в ректорском доме. Сидя в нижнем этаже, мы услышали наверху в той комнате, где жила Александра Андреевна с мужем, крики, возню и удары. Было ясно, что происходит... Отец бросился наверх, и, вбежав в комнату молодых Блоков, сейчас же увидел, в чем дело, и крикнул зятю: "Вон отсюда!" Тот сейчас же ушел, причем, уходя, сказал отцу: "Я не знал, что Вы дома". Помню, как я вошла к сестре после этой сцены. Она сидела в униженной позе и сказала мне жалобным голосом, опустив голову: "Меня избили".

Многие думали, что Александр Львович был человек ненормальный, но, по словам жены и по моим наблюдениям, это неверно, - впрочем, мне трудно судить об этом. Знаю только, что ему случалось бить и мать свою, как это говорили в его семье. Мать его была женщина добрая и смиренная, но глупая и пошлая, так что ее понятия и способы выражаться могли раздражать сына. Она выражалась, например, так: "Да, он действительный (понимай: статский советник), да он все-таки имеет". В одном из писем ее к Александру Львовичу по поводу Саши Блока, который как-то зашел к ней, когда ему было лет 20, она написала сыну: "У меня был твой Саша, такой молодец, в новом пальто". Это все, что она нашла сказать о двадцатилетнем внуке, каким был в то время Александр Блок...

Александр Александрович Блок

Я, разумеется, не оправдываю поведения Александра Львовича с матерью, но это поведение можно все-таки объяснить. Что касается его обращения с горячо и страстно любимой женой, которая была умна, остроумна, весела, хозяйственна и нежна и, кроме того, покорна мужу и не подавала никаких поводов к ревности, будучи очень привлекательна, то уж совсем непонятно. Она говорила мне, что он бил ее за то, что ей не нравились некоторые пьесы Шумана, или она не так спела какое-нибудь место в романсе, исполняемом под его аккомпанемент. Доставалось ей и за то, что она недостаточно хорошо переписала какое-нибудь место в его диссертации. Она переписывала ее, кажется, три или четыре раза! Когда она порвала с мужем, он писал ей сначала: "Почему ты ушла от меня? Я очень хороший муж". Спустя год или два после этого он, однако, писал ей нежные письма, в которых называл ее "мученицей". Когда от него ушла и вторая жена, далеко не избалованная жизнью и самых строгих правил, уводя с собой четырехлетнюю девочку под тем предлогом, что ее зовут к себе погостить братья, живущие в Петербурге, он отлично понял, в чем дело и, сказав: "Ты не вернешься", - даже не пробовал ее удерживать. А ведь он любил, очень любил и первую, и вторую жену, особенно первую. Любил и детей. Он берег, как святыню, все портреты Александры Андреевны и некоторые ее вещи, а также кроватку дочки своей Ангелины. Александра Андреевна была во всех отношениях в его вкусе, и он понимал ее гораздо лучше, чем ее второй муж. Он ненавидел только семью Бекетовых, да и то не всю, правда, больше после разрыва, справедливо считая, что наша семья способствовала этому разрыву. Ему, впавшему под влиянием второй жены, которая была с одной стороны английского происхождения, чуть не в ханжество, была противна религиозность Александры Андреевны. Он плевал на ее крест, бросал на пол ее Евангелие и, разумеется, злился, когда она молилась. Но какую нужно иметь утонченную жестокость, чтобы бить по лицу, как он это часто делал, нежную, любящую жену, очень молодую, почти ребенка. Между прочим, он бил ее обручальным кольцом. Это кольцо вообще мне памятно. Когда он приходил к жене через несколько лет после разрыва, уже успокоенный, так что не боялись его пускать, он давал о себе знать, стуча в запертую дверь этим кольцом, этот особый звук был для него характерен. Когда я узнала, как обращается Александр Львович с женой, его вид стал внушать мне ужас. Да, в этом человеке было что-то страшное, поистине дьявольское. Недаром сын его, примирившийся с отцом после его смерти, написал к матери через полтора месяца после его похорон: "Отцовский мрак находится еще на земле и вокруг меня увивается. Этого человека надо замаливать" (18 января 1910 г.). Но через несколько дней после смерти отца он написал ей следующее: 4 декабря 1909 г.: "Мама, сегодня были похороны... Из всего, что я здесь вижу и через посредство десятков людей, с которыми непрестанно разговариваю, для меня выясняется внутреннее обличье отца - во многом совсем по-новому. Все свидетельствует о благородстве и высоте его духа, о каком-то необыкновенном одиночестве и исключительной крупности натуры..."

Приведенные мною факты, конечно, не вяжутся с благородством натуры, но я допускаю, что они были исключением из общего характера облика отца Александра Блока, а, может быть, сын понимал это слово в смысле более отвлеченном. В остальном его определение верно. Александр Львович был человек очень недюжинный и совершенно оригинальный. Напомню еще об одном суждении сына об Александре Львовиче, которое можно найти в его автобиографии: "... свои непрестанно развивавшиеся идеи он не сумел вместить в те сжатые формы, которых искал; в этом искании сжатых форм было что-то судорожное и страшное, как во всем душевном и физическом облике его". Слова чрезвычайно меткие. Быть может, в этой судорожности и крылась известная ненормальность.

После ухода второй жены Александр Львович сильно изменился. Уже то, что он не удерживал ее, когда она уезжала, и понял, что она к нему не вернется, показывает, что он утратил свою самоуверенность и осознал, что он виноват перед обеими своими женами. В "Возмездии" мы находим точное и высокоталантливое описание последних лет его жизни. Он прожил в одиночестве около двадцати лет...

Отец Блока был весь создан из противоречий, и вместе с тем был он человек необыкновенный, тогда как все его родные: родители, братья, сестра - были люди обыкновенные... Он отличался от них и более сильным умом, и складом своим, и талантами. Лучшие стороны его натуры выражались именно в музыке. Я могу засвидетельствовать, что он играл, как никто, может быть, гениально?.. Нет никакого сомнения в том, что только случайно сделался он профессором государственного права. Он был хороший, хотя и немногими любимый, и тогда уже страстно - профессор, но это было очевидно не его дело, то была не его стихия. Вероятно, отец-правовед натолкнул его на эту специальность. Его исключительные вкусы к музыке и к литературе не были приняты в расчет. Ему бы следовало отдаться музыке. Кто знает? Если бы он изучил теорию музыки и попал бы в круг музыкантов, из него мог бы выйти композитор или хоть выдающийся, совсем особого склада пианист и музыкальный критик... Выдающимся и оригинальным человеком в семье Александра Львовича был дед его по матери, Черкасов, о страшном деспотизме и тяжелом нраве которого сохранились какие-то легенды. Вероятно, от него и заимствовал Александр Львович свои темные стороны, т. к. на своего отца он походил только скупостью, которая в том была в слабой степени, а у него превратилась в страсть. И тут, как во многом, он был непоследователен: женился два раза на бесприданницах и, копя деньги, не прятал их в сундуки и подвалы и не думал о том, что они "потекут в атласные дырявые карманы". А также, моря жену голодом и заставляя вечно ходить пешком, часто водил ее в театр, и даже не в плохие места, и неизменно посещал вместе с ней концерты Антона Рубинштейна.

Но всего удивительнее то, что Александр Львович так несомненно и глубоко любил и Александру Андреевну, и сына. Его письма к жене о маленьком Саше прямо нежны. Правда, письма к сыну-студенту носят другой характер: по большей части они ироничны, а подчас и оскорбительны, как письмо его в ответ на присланные сыном "Стихи о Прекрасной Даме", в котором нет ничего, кроме глумления и издевательства 30. Но тут уже сказалась обида непризнанного и обозленного отца, которого сын даже не пригласил на свадьбу. Он, т. е. сын, имел на это свои основания, но Александр Львович, конечно, не мог этого понять, не подозревая того, как оскорблял он своим цинизмом его исключительную чистоту.

Что касается отношения поэта к отцу, то оно показано в следующих строках "Возмездия":

Отец от первых лет сознанья

В душе ребенка оставлял

Тяжелые воспоминанья -

Отца он никогда не знал.

Они встречались лишь случайно,

Живя в различных городах,

Столь чуждые во всех путях

(Быть может, кроме самых тайных).

Когда Александр Львович успокоился и принял тот факт, что жена его оставила, Александра Андреевна разрешила ему, приезжая в Петербург, видеться с сыном, но отец не сумел привязать к себе мальчика, хотя он ему очень нравился. Он был слишком отвлеченный человек и совсем не знал, как нужно обращаться с детьми, он не умел ни приласкать Сашу, ни позабавить, ни говорить с ним на его детском языке, применяясь к его понятиям, ни подарить ему какую-нибудь игрушку или лакомство. Ребенок, очевидно, чувствовал в нем что-то страшное и глубоко чужое. Дети вообще очень чутки, а маленький Блок был особенно чуток. В этом чужом человеке, который иногда откуда-то являлся и как будто чего-то ждал от него, не было ничего милого и ничего того, к чему ребенок привык от всех, кто его окружал.

Обновлено 31/01/21 12:59: