Ее сборники не лежали на прилавках книжных магазинов и не стояли на библиотечных полках. Считалось, что исповедальность ее поэзии, щемящая откровенность чувств не совсем созвучны времени коллективного энтузиазма… И даже после так называемой перестройки стихи этой поэтессы оставались в таком же непочете у издательств России. Вышли из моды девчоночьи тетрадки с любимыми стихами, которые записывались, запоминались, западали в душу и оставались там навсегда… Во многих подобных тетрадках можно было найти и строки Вероники Тушновой.

А в доме будет грусть и тишь,
хрип счетчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери…

Она родилась 27 марта 1911 года в Казани в семье преподавателя микробиологии, впоследствии действительного члена Всесоюзной сельскохозяйственной академии им. Ленина. Окончила среднюю школу, хорошо говорила по-английски и по-французски, по настоянию отца поступила на медицинский факультет Казанского университета. Довершить образование пришлось уже в Ленинграде, куда переехала семья. Отец мечтал, что дочь пойдет по его стопам, станет продолжательницей его научной работы. Мечтам этим не суждено было сбыться… Правда, в 1934-м Вероника поступила в аспирантуру московского института, но наука мало занимала ее. В столице, где обосновались родители, она занялась живописью. Почти в это же время началось серьезное увлечение поэзией, хотя стихи писались с детства.

В 1935-м внезапно скончался отец. Через три года Вероника вышла замуж за врача-психиатра Юрия Розинского, родила дочь Наташу. В это же время впервые были опубликованы ее стихи.

В 1941-м Вероника поступила в Литературный институт, только вот учиться не пришлось: началась война. С больной матерью и маленькой дочкой на руках Тушнова отправилась в эвакуацию, в родную Казань, где работала в госпитале – медицинские знания все-таки пригодились.

«…Вероника Михайловна не была обычным лечащим врачом, – вспоминала одна из коллег Тушновой той поры, хирург Надежда Ивановна Лыткина-Катаева. – Она бросалась всей душой и силами в судьбу раненого, больного, на помощь, как при сигнале SOS. Она больно обжигалась о человеческие страдания. Из этого рождались стихи. Раненые любили ее восхищенно. Ее необыкновенная женская красота была озарена изнутри, и поэтому так затихали бойцы, когда входила Вероника…»

В Москву она вернулась через два года. Рассталась с мужем, хотя они остались друзьями. Уже после войны умерла ее мама, Александра Георгиевна. И на свет появился первый сборник стихов, так и названный: «Первая книга». Ее дебют в печати состоялся, когда поэтессе исполнилось двадцать девять лет. Она стала участницей I Совещания молодых писателей, собравшего поистине блестящее созвездие имен. Через полтора десятка лет Вероника Тушнова вернулась в Литинститут, но уже не студенткой, а известной поэтессой и руководителем творческого семинара.

Литературоведы считают: пожалуй, она была самой красивой женщиной русской поэзии ХХ века. Впрочем, это подтверждают и редкие кадры старых телепередач с ее участием.

«Удивительное лицо (вспоминается трагическая красота французских актрис Роми Шнайдер и Симоны Синьоре), – рассуждают журналисты. – Невысокого роста, но замечательного сложения. Тяжелые, густые, черные волосы, выпуклый высокий лоб, под мягко наплывающими веками – большие, печальные темно-карие глаза…»

Тем не менее поэтесса была несчастлива в личной жизни, пережив не одну душевную драму. Ее укоряли за так называемую «камерность», ставили ей в вину «перепевы надуманных переживаний в духе салонной лирики Ахматовой», обвиняли в манерности, фальшивой сентиментальности, но она вынесла все обвинения стоически. В этой хрупкой, очень «домашней» женщине был огромный запас мужества.

«Вероника почти все свои стихи написала «про это». По книжной терминологии – «любовная лирика». Если бы там речь шла о всяческих треволнениях двух любовников, вряд ли бы ее поэзия выдержала бы испытание временем. Нет, речь шла о том, что такое счастье. Давай все на двоих! Беда так беда, непогода так непогода, ликование так ликование! Но уж будь добр делиться, как в таежном походе: чтобы никаких преимуществ ни мне, ни тебе…» – так писал о Веронике обожавший ее поэт Марк Соболь.

В начале 1950-х мужем поэтессы стал Юрий Тимофеев, литератор, впоследствии – главный редактор издательства «Детский мир». Как рассказывает об отчиме Наталья Юрьевна, человек он был очень интересный, образованный. Прожили они вместе около десяти лет.

«Мама была темпераментна, не ходила по квартире, а летала, бывала вспыльчива, всегда ничего не успевала… Расставание мамы с Юрием Павловичем было для нее очень тяжелым…»

Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга…

О последнем романе Вероники Тушновой долго судачила литературная общественность. Вологодский поэт и прозаик Александр Яшин имел душевнобольную жену и четверых детей, окончательно уйти от которых так и не смог. Позднее счастье их было трудным, мучительным, особенно для Вероники Михайловны. Ее последнюю, вышедшую при жизни книгу «Сто часов счастья» – дневник этой огромной, сжигающей любви – поэтесса писала, будучи уже тяжело больной.

Не слишком избалованная похвалами критики, предпочитающая не посещать поликлиники, поэтесса рано ушла из жизни. Весной 1965 года она оказалась в больнице.

«Вероника умирала – и почти знала об этом, – вспоминает М. Соболь. – Я, придя к ней в палату, пытался ее развеселить. Она взмолилась: не надо! Ей давали злые антибиотики, стягивающие губы, ей больно было улыбаться.
Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришел – Он. Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихонько окликнула: «Мальчики…» Я обернулся – и обомлел. Перед нами – стояла красавица!.. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица…»

Седьмого июля 1965 года поэтессу похоронили на Ваганьковском кладбище рядом с родителями.

Через три года после своей любимой умер тосковавший и мечущийся до последних дней Александр Яшин. Диагноз звучал также зловеще: рак…

Дочь поэтессы Наталья Юрьевна, внучка Наташа со своей семьей и поныне живут в квартире Вероники Тушновой на бывшей улице Чайковского (ныне – Новинский бульвар) в доме, что между домом-музеем Шаляпина и посольством США. Эту квартиру получил в 1930-е отец поэтессы, академик ВАСХНИЛ.

Вероника Тушнова и сегодня каждый раз напоминает о себе песнями «Сто часов счастья», «Не отрекаются любя», «Я прощаюсь с тобой у последней черты», «А знаешь, все еще будет».

«Ее романтическая мечта в том и заключалась, чтобы каждая человеческая душа расправила крылья, – пишет критик А. Михайлов. – Любовь, в представлении Вероники Тушновой, и есть тот величайший нравственный стимул, который возвышает человека над обыденностью, делает его крылатым».

 Мало в жизни я повидала, 
И цветов мне дарили мало, 
И ещё мне жаль, что ни разу 
я на свадьбе не пировала. 
Очень нравились мне наряды, 
а ходила в платьишке драном, 
очень в жизни хотелось правды, 
а она пополам с обманом. 
То обиды, то неудачи, 
то душевная непогода, 
да разлуки ещё в придачу, 
да четыре военных года... 
Столько горя, потерь и боли! 
Вот бы заново мне родиться, 
вот бы взять и своей судьбою 
по-другому распорядиться. 
Жизнь, направленная искусно, 
потечёт по иному руслу, 
заблестят маяки другие, 
полетят облака другие, 
в бездну канут, 
во мраке сгинут 
берега мои дорогие... 
Берега, острова, излуки, 
наши праздники и разлуки, 
и любимое твоё сердце, 
и надёжные твои руки, 
и суровые твои брови, 
всё, что было у нас с тобою, 
всё, что будет у нас с тобою... 
Я молчу...Я от счастья плачу... 
Ничего не хочу иначе!           

*********

Мне сказали, ты в городе Энске живёшь, 
Очень занят работой и встречи не ждёшь. 
Я хожу по Москве, майским ветром дышу, 
ни открыток, ни писем тебе не пишу. 
И хотя ты расстался со мной не любя, 
но молчанье моё огорчает тебя. 
И представь - на булыжной чужой мостовой 
вдруг лицом бы к лицу мы столкнулись с тобой. 
Ты подумал бы : чудо! 
А вовсе и нет - 
просто я на курьерский купила билет 
или села во Внуково на самолёт, 
а до Энска четыре часа перелёт. 
Как тебя обняла бы я, друг дорогой! 
Только в Энск никогда не ступлю я ногой, 
никогда я на поезд билет не куплю, 
никогда не скажу тебе слово "люблю". 
Ты сейчас от меня так далёк, так далёк - 
никакой самолёт долететь бы не смог. 

От фонаря щемящий свет. 
На тротуаре - листьев груда. 
Осталась, верно, с детских лет 
потребность эта - верить в чудо. 

Твои дороги далеки, 
неумолимы расстоянья, 
а я, рассудку вопреки, 
всё жду случайного свиданья. 

Чернеет глубина ворот, 
И холод облегает плечи. 
Мне кажется : кто так вот ждёт, 
когда-нибудь дождётся встречи. 

Не отрекаются любя. 
Ведь жизнь кончается не завтра. 
Я перестану ждать тебя, 
а ты придешь совсем внезапно. 
А ты придешь, когда темно, 
когда в стекло ударит вьюга, 
когда припомнишь, как давно 
не согревали мы друг друга. 
И так захочешь теплоты, 
не полюбившейся когда-то, 
что переждать не сможешь ты 
трех человек у автомата. 
И будет, как назло, ползти 
трамвай, метро, не знаю что там. 
И вьюга заметет пути 
на дальних подступах к воротам... 
А в доме будет грусть и тишь, 
хрип счетчика и шорох книжки, 
когда ты в двери постучишь, 
взбежав наверх без передышки. 
За это можно все отдать, 
и до того я в это верю, 
что трудно мне тебя не ждать, 
весь день не отходя от двери.

Знаешь ли ты, что такое горе, 
когда тугою петлей на горле? 
Когда на сердце глыбою в тонну, 
когда нельзя ни слезы, ни стона?
Чтоб никто не увидел, избави боже, 
покрасневших глаз, потускневшей кожи, 
чтоб никто не заметил, как я устала, 
какая больная, старая стала...
Знаешь ли Ты, что такое горе? 
Его переплыть - всё равно что море, 
его перейти - всё равно что пустыню, 
а о нём говорят словами пустыми,
говорят: “Вы знаете, он её бросил...” 
А я без Тебя как лодка без вёсел, 
как птица без крыльев, 
как растенье без корня... 
Знаешь ли Ты, что такое горе?
Я Тебе не всё ещё рассказала, - 
знаешь, как я хожу по вокзалам? 
Как расписания изучаю? 
Как поезда по ночам встречаю?
Как на каждом почтамте молю я чуда: 
хоть строки, хоть слова 
оттуда.... 
оттуда....

Биенье сердца моего,
тепло доверчивого тела...
Как мало взял ты из того,
что я отдать тебе хотела.
А есть тоска, как мед сладка,
и вянущих черемух горечь, и ликованье птичьих сборищ,
и тающие облака..
Есть шорох трав неутомимый,
и говор гальки у реки,
картавый,
не переводимый ни на какие языки.
Есть медный медленный закат
и светлый ливень листопада...
Как ты, наверное, богат,
что ничего тебе не надо.

В чем отказала я тебе,
скажи?
Ты целовать просил —
я целовала.
Ты лгать просил,—
как помнишь, и во лжи ни разу я тебе не отказала.
Всегда была такая, как хотел:
хотел — смеялась,
а хотел — молчала...
Но гибкости душевной есть предел,
и есть конец у каждого начала.
Меня одну во всех грехах виня,
все обсудив
и все обдумав трезво,
желаешь ты, чтоб не было меня...
Не беспокойся — я уже исчезла.

Улыбаюсь, а сердце плачет
в одинокие вечера.
Я люблю тебя.
Это значит -
я желаю тебе добра.
Это значит, моя отрада,
слов не надо и встреч не надо,
и не надо моей печали,
и не надо моей тревоги,
и не надо, чтобы в дороге
мы рассветы с тобой встречали.
Вот и старость вдали маячит,
и о многом забыть пора...
Я люблю тебя.
Это значит -
я желаю тебе добра.
Значит, как мне тебя покинуть,
как мне память из сердца вынуть,
как не греть твоих рук озябших,
непосильную ношу взявших?
Кто же скажет, моя отрада,
что нам надо,
а что не надо,
посоветует, как же быть?
Нам никто об этом не скажет,
и никто пути не укажет,
и никто узла не развяжет...
Кто сказал, что легко любить?

Я не люблю себя такой,
не нравлюсь я себе, не нравлюсь!
Я потеряла свой покой,
с обидою никак не справлюсь.

Я не плыву,— иду ко дну,
на три шага вперед не вижу,
себя виню, тебя кляну,
бунтую, плачу, ненавижу...

Опамятуйся, просветлей,
душа! Вернись, былое зренье!
Земля, пошли мне исцеленье,
влей в темное мое смятенье
спокойствие твоих полей!

Дни белизны... чистейший свет...
живые искры снежной пыли...
«Не говори с тоской — их нет,
но с благодарностию — были».

Все было — пар над полыньей,
молчанье мельницы пустынной,
пересеченные лыжней
поляны ровности простынной,

и бора запах смоляной,
и как в песцовых шубах сучья,
и наводненное луной
полночной горницы беззвучье...

У всех бывает тяжкий час,
на злые мелочи разъятый.
Прости меня на этот раз,
и на другой, и на десятый,—

ты мне такое счастье дал,
его не вычтешь и не сложишь,
и сколько б ты ни отнимал,
ты ничего отнять не сможешь.

Не слушай, что я говорю,
ревнуя, мучаясь, горюя...
Благодарю! Благодарю!
Вовек
не отблагодарю я!