Леонардо ДиКаприо, можно сказать, редкий и уникальный пример того, как стать знаменитым актером, родившись в Лос-Анджелесе — столице американского кинематографа, городе, где всё и вся работает на киноиндустрию, где можно в супермаркете столкнуться со звездой и не узнать ее. ДиКаприо — пример для подражания многим звездам, столкнувшимся нос к носу со славой и разбившим об нее лоб, ведь с ним этого не случилось. Из юного актера он спокойно перешагнул в зрелость и при мудром отношении к развитию своей карьеры стал таким, каким мы его знаем — актером с большой буквы, чьи работы мы все с нетерпением ждем. Его постоянное сотрудничество с самыми именитыми режиссерами приучило нас к тому, что роли у Лео будут интересными и неоднозначными. Однако никто не ожидал от него образа гнусного плантатора и рабовладельца в новой картине Квентина Тарантино «Джанго освобожденный». Зная отношение ДиКаприо к работе, мы предполагали, что он исполнит свою роль блестяще, но то, что он будет настолько убедителен и честен в облике законченного урода, оказалось приятным сюрпризом. Как, впрочем, и то, что нам удалось получить совершенно эксклюзивное интервью с актером буквально накануне выхода фильма в России.

Вы, наверное, знаете, что по материнской стороне в Лео есть и русские гены. Его бабушка была вывезена из страны в послереволюционный период и жила всю жизнь в Германии, куда мама возила маленького Лео очень часто. Однако мы сознательно решили избегать упоминания этого факта в нашем интервью, так как всем уже хорошо известно отношение знаменитого актера к России и ее экологическим проблемам после его визита в Петербург в 2010 году. То немногое время, что было нам отпущено на разговор с ДиКаприо, мы решили использовать для беседы о «Джанго», Тарантино и актерской профессии в целом, начав с самого очевидного вопроса.

— Как Тарантино удалось заманить тебя в свой проект? — (Улыбается.) Да меня, собственно, и заманивать не надо было. Я давно хотел поработать с Квентином Тарантино. Его фильмы, особенно последние два, включая «Джанго», для меня исключительно интересны тем, что он как бы комбинирует некий довольно хорошо документированный исторический период с абсолютной правдой о том, что в это время происходило. При этом все пропускается через сознание Квентина, и мы получаем совершенно новый вариант истории. (Смеется.) Это удивительно! Тот факт, что он соединяет поразительную тему (насквозь расистский американский Юг до Гражданской войны) со спагетти-вестерном, где чернокожий раб в центре истории о мести (почти в стиле «Телохранителя» Куросавы), сам по себе настолько уникален и невероятен, что заслуживает признания уже только за это, если говорить с точки зрения киноискусства в целом. Тарантино, как всегда, идет на риск с объектом своего фильма, потому что, на мой взгляд, никто еще до него не делал ничего похожего на его «Джанго». Я тут, наверное, должен тебе пояснить, что даже для современной Америки расизм и его последствия — это весьма чувствительная и больная тема. — О, я знаю, сталкивалась с этим. Квентин говорил, кстати, что Америка до сих пор старается делать вид, что этого не было. — Да, верно. Или «Бесславные ублюдки»! Если только подумать о концепции фильма! Боже мой! (Смеется.) Когда я впервые услышал о том, что Квентин собирается изменить факт смерти Гитлера… Что?! Он в своем уме?! Но он сумел все это преподнести в совершенно потрясающем виде! Таких художников, как Тарантино, надо не только принимать, но и воздавать им должное, так как, если рассматривать его как явление в мировом кинематографе, он внес серьезные изменения в то, как мы делаем и воспринимаем фильмы. Я думаю, что через какое-то время, оглянувшись назад, мы оценим, какой вклад он внес в развитие кино своими рискованными картинами, развеяв миф о табу на тематику фильмов. — Ты работал со столькими знаменитыми и по-настоящему талантливыми мастерами своего дела. Интересно было бы услышать твое мнение о Тарантино как о режиссере для актеров. Какой он вообще на площадке?

— Я думаю, что, если говорить о Тарантино-режиссере, нельзя забывать еще и о том, что он автор сценариев своих фильмов. Вот смотри, что происходит: у тебя есть идея, ты приносишь ее человеку страстному, самозабвенно преданному своему делу, и у него весьма специфичное отношение к собственному сценарию. Ты даешь ему эту идею, и вдруг она перестает быть чем-то, что подчеркивает смысл некоей сцены, или является тем, что тебе нужно включить в свой скромный актерский подход к роли. Тарантино напишет тебе две страницы о том, как он видит воплощение твоей идеи в жизнь. Так у нас появилась идея ввести фонологию. И это не было чем-то, что появилось и ушло. Из маленького семечка идеи об использовании звуков в языке Тарантино вырастил необыкновенной красоты цветок, который он создал для меня. Такое отношение к идее актера формирует совершенно новую динамику в работе, и это так будоражит воображение, потому что в этом есть свершение, достижение чего-то ощутимого, твоя идея не остается только в твоем подсознании для работы над ролью. — Да, звучит очень волнующе. Он всегда так относится к актерам? — Все актеры любят работать с Квентином. Тебе это каждый скажет, кто когда-либо был у него на площадке. Ты знаешь, у него есть совершенно определенное представление о том, каким должен получиться его фильм. Он очень специфичен в деталях и нюансах. Но если актер приносит ему идею, которую он считает достойной применения, то Квентин сделает ее генетической частью картины. — Эта специфичность в отношении деталей и превратила твои зубы в фильме в такой кошмарный вид? Обычно студии не очень жалуют такие нюансы, особенно если речь идет о большой звезде. Имидж и всякое такое… — (Смеется.) Да-а, те зубы! Если что-то и представляет собой абсолютную суть рассказываемого, так это детали, которые исключительно важны для Квентина, особенно тогда, когда это касается его героев. Ты знаешь, только такой человек, как Квентин, может снимать подобные фильмы с такими нюансами. Я не думаю, что на свете много режиссеров, способных найти финансирование на похожий фильм и убедить студию купить его для проката по всему миру.

— Насколько далеко ты считаешь возможным зайти для изменения себя физически под твоего героя? Я понимаю, что важно, конечно, что-то менять в себе, но всегда ли ты чувствуешь необходимость достичь самого высокого уровня своих возможностей во всех отношениях? — Всегда, несомненно. Я сам устанавливаю для себя планку, и она всегда на предельной для меня высоте. У меня есть свой собственный набор требований к работе над ролью. Я определяю для себя с самого начала, сколько работы потребуется вложить в образ, что будет необходимо моему герою. В каждом фильме я выкладываюсь до максимального уровня, до экстрима даже. Я ненавижу чувство сожаления, которое испытываю иногда, если чувствую, что что-то не додумал, что-то упустил, что не был сфокусирован на герое настолько, насколько он этого требовал. Любая мысль, которая появляется у тебя в процессе работы над образом, воплощается и видна на экране. Все, что ты вкладываешь в героя, даже то, что упускаешь, физически воплощается и видно на экране. Вся энергия, потраченная на работу, все твое время и усилия — они даром не проходят, ты их видишь в каждой минуте экранного времени, и в этом заключается удовлетворение от сделанного или раздражение на себя за что-то упущенное. — Не причиняют ли тебе боль такие усилия? Я имею в виду не только физическую боль, но и эмоциональную. — О, это моя работа! Я люблю эту профессию. И в этом заключается истина. Я люблю процесс подготовки к фильму, когда ты ищешь своего героя, заполняешь его физически и эмоционально. Мне нравится момент, когда тебя осеняет идея, которая может изменить героя полностью, а потом люблю наблюдать, куда это его приведет. Роль в «Джанго» была особенно интересной для меня уже тем, что я впервые видел на странице сценария такого абсолютно завершенного мерзкого, нарциссического и потакающего своим прихотям ублюдка. Фонология, которую я уже упоминал, интересно перевернула его отношения с другими героями. Я люблю трудности в работе. Одной из таких трудностей для меня представляла необходимость быть полным уродом в отношении людей, с которыми Кэнди имел дело. Я с глубочайшим уважением отношусь к своим коллегам и страшно переживал за то, что нам предстояло пройти на съемках, зная, как он оскорбляет и унижает практически всех на своем пути. Но Джейми Фокс, Керри Вашингтон, Сэм Джексон и остальные актеры мне сразу сказали: «Не беспокойся ни о чем, ты можешь дойти до экстрима. Главное, не пытайся как-то сгладить его поведение. Если ты не будешь именно тем, кем должен быть Кэлвин Кэнди в то время и в том месте, нам просто не поверят». Они дали мне зеленый свет, и я этим воспользовался. Если бы мы все не были единомышленниками в желании сделать то, что было задумано Квентином, то это был бы очень сложный фильм для меня — и эмоционально, и физически. Иметь дело с дерьмом неприятно, а быть дерьмом просто жутко, особенно если ты, как нормальный человек, прекрасно это осознаешь.

— Ты всегда, по-моему, начиная с «Что гложет Гиберта Грейпа?», играл героев сложных, внутренне разлаженных, поврежденных даже. Я понимаю, что на то ты и актер, чтобы играть, но все же как, например, можно прожить практически всю жизнь Дж. Эдгара Гувера и не получить какую-то душевную травму? Что бы ты назвал профессиональной травмой актера? — Есть определенная свобода — по крайней мере для меня — в том, что ты, как актер, выбрав роль и растворившись в ней, знаешь, что это не твой собственный эмоциональный багаж, который тебе предстоит нести дальше в твоей жизни. В моем послужном списке есть роли, которые были исключительно сложны для меня как физически, так и эмоционально, которые оставляли меня на какое-то время опустошенным. Но интересная вещь заключается в том, что, когда я занят в какой-то роли, мой герой каким-то образом проявляется и просачивается в мою жизнь на момент работы. Какие-то нюансы характера героя находят отклик во мне лично, и, как мне говорят, проявляются в моем поведении. Я думаю, что это происходит бессознательно, мне не всегда это удается поймать самому, но люди, хорошо меня знающие, замечают это и указывают мне на перемены. (Улыбается.) Например, я вот недавно играл действительно нечистоплотного и испорченного парня с Уолл-стрит, агрессивного, высокомерного. Нет, все эти качества не нашли отражение во мне лично в чистом виде, но мне стали говорить, что во мне что-то неуловимо изменилось. Люди в моем окружении стали замечать, что я делаю какие-то вещи не так, как всегда, бываю не в тех местах, где обычно. И так далее. Это интересно, знаешь. Я не отдаю себе в этом отчета. Именно эти замечания позволили мне осознать, что что-то от моих героев оседает во мне, оказывает на меня влияние. Но мне нравится примерять на себя другие жизни. Это раскрепощает, дает возможность экспериментировать. Это, наверное, сравнимо с путешествиями в другой мир. И к тому же эта профессия дает мне возможность избавиться от каких-то собственных проблем, неприятностей, мыслей, пусть хотя бы на какое-то время, когда я становлюсь другим человеком.

— Видишь ли ты в своем будущем режиссуру? Это все более привычный процесс для актеров с большим опытом — перевоплощение в режиссеры. — Забавно, что ты это упомянула. Работая в последней своей картине, я часто слышал от других: «Почему бы тебе не попробовать себя в режиссуре? У тебя может получиться». Честно тебе сказать, я неохотно думаю об этом. Отчасти потому, что по характеру я перфекционист. Даже в моем собственном сознании мне важно, чтобы все было на своем месте и в определенном порядке. Мне, во всяком случае, нужно попытаться, чтобы это было так. (Смеется.) Это не диагноз, но желание организованности и соответствия тому, как я себе что-то представляю. Режиссер, как я себе это вижу, ответственен за огромное количество вещей, и я боюсь, что буду контролировать каждую мелочь, перепроверять каждое задание, что в итоге заведет производство картины в тупик. Я говорю о том, что, скорее всего, захочу максимально вникнуть в каждый аспект создания ленты. Я с огромнейшим уважением отношусь к режиссерам, зная, через что они проходят, чтобы сделать хорошее кино. И, по правде говоря, я не боюсь сделать скачок в этот мир, но пока я притормаживал себя в этом. Думаю, что однажды я попытаюсь, конечно. — Можно начать с короткометражки. — Можно. Не исключаю и этого. Но я пока получаю огромное удовольствие от актерской игры. Режиссура одного фильма отнимает много времени, а мне его жаль пока тратить на что-то другое, кроме ролей в разных фильмах. За время, необходимое для создания одной картины, я смогу сыграть три роли!

— Многие наши читатели спрашивают о том, почему ты никогда не участвуешь в сиквелах. Ты выбираешь проекты таким образом, чтобы не было сиквела? Или все это складывается так само собой? — Я не думаю, что это осознанное решение или выбор. Когда я читаю сценарий, я всегда думаю о том, кто будет режиссером. Режиссер — это основа основ. Независимо от того, насколько хорош сценарий, режиссер, как капитан корабля, вводит зрителя в другой мир, где они забудут обо всем, что происходит в их мире. Режиссер должен быть исключительно хорош в своем деле, тогда зритель сможет полностью погрузиться в происходящее перед ним. Читая сценарий, я воспринимаю его как завершенное и уникальное произведение. Если какой-то проект предполагает несколько фильмов, то есть будет сагой, тогда я соглашусь на это, и дальше будет видно. Но если сразу не планируется делать несколько фильмов по какой-то истории, а есть только надежда, что зрители захотят продолжения, то тут решение зависит от того, насколько мне интересна роль. На самом деле не так уж и много фильмов заранее планируются как сага. Поэтому я не могу сказать, что у меня есть какие-то предпочтения. Практически все зависит от сценария и от режиссера, от этого я и отталкиваюсь обычно. — Ты много работаешь с Мартином Скорсезе. Как ты думаешь, почему он всегда хочет видеть тебя в своих картинах? — (Смеется.) Скорее всего, это потому, что я постоянно напрягаю Скорсезе для работы со мной. Никто не отрицает, что у нас сложились прекрасные рабочие отношения и творческое сотрудничество, но я не настолько самоуверен, чтобы предложить ответ на твой вопрос о том, почему он выбирает меня. Я могу только сказать, почему я хочу с ним работать. А я хочу с ним работать по самой простой и совершенно очевидной причине для каждого, кто хоть немного и хоть что-то знает о кино: он — самый лучший режиссер на планете. Скорсезе единолично изменил многое в современном кино, и он просто потрясающий человек во всех отношениях. Он знает о кино больше, чем любой профессор по истории киноискусства. Перечислять дальше? (Улыбается.)

— Не надо, я поняла суть. Насколько далеко вперед по времени ты планируешь свою занятость? — Обычно шесть месяцев. Именно столько, как правило, требуется от момента получения сценария до начала съемочного периода. Сейчас у меня нет никакого фильма в планах. Я только что сделал три фильма подряд. В этом году я планирую заняться разными делами в проектах по защите окружающей среды. Последние годы я работал практически без перерыва, и впервые у меня появилась возможность заняться чем-то другим, не менее для меня важным. Кстати, об окружающей среде и твоей вовлеченности в это. Как случилось, что ты заинтересовался этим? — Я вырос в городской среде, в восточном Лос-Анджелесе. С детства я любил бывать в музее естественной истории, который расположен неподалеку, куда меня привлекали разные виды животных. Это была моя первая любовь, я ведь собирался стать биологом и даже пытался скоординировать уч:) в этом направлении, когда так получилось, что я оказался вовлеченным в актерскую профессию и увлекся этим всерьез. Я был совсем юным, и мне очень повезло оказаться востребованным и занятым. Со временем я пришел к мысли, что актерская профессия вряд ли будет основной составляющей моей жизни всегда. Наверное, имеет смысл вернуться к моей теперь уже второй страсти, биологии, и по мере моих возможностей внести посильный вклад в сохранение природы и жизни в ней. Я знаю, что мое имя может привлечь внимание к каким-то проблемам, поможет что-то решить или изменить. По крайней мере до тех пор, пока я занят как актер, и я могу использовать эту мою известность и ресурсы для того, что мне небезразлично. Я создал фонд по охране окружающей среды в 1998 году, и, когда я не занят в каком-то фильме, я много путешествую по миру, встречаюсь с людьми, представителями разных организаций, говорю о разных экологических проблемах, о сохранении разных видов исчезающих животных. В этой сфере деятельности очень много работы. Я не только вкладываю деньги в это. Я и сам стараюсь принимать в данной работе самое непосредственное участие. Грустно, что большинство из нас не понимают или не хотят видеть, что вся жизнь на планете зависит от условий окружающей нас среды. Мы все, не только животные, зависим от нее и от ее состояния. Тем не менее, когда речь идет о филантропии, только один процент от всего финансирования идет на защиту окружающей среды. Это безумие. Ведь защита нашей среды обитания — очевидный и естественный факт. — Слушай, а тебе не приходило в голову написать книгу о своем опыте работы в кино, о твоей филантропической деятельности? — Ты просто мои мысли читаешь, я смотрю. Знаешь, думал об этом не раз. Если бы рядом со мной кто-то был постоянно, чтобы записывать все, что происходит! (Смеется.) (Делаю знак, мол, позвони, договоримся, буду твоим секретарем, но Лео на это не реагирует, продолжая говорить, а я опять делаю очень серьезное и внимательное лицо.) — Ты знаешь, когда я работаю, особенно с ним [Скорсезе], то все остальное отходит на задний план, остается только работа. Столько историй интересных происходит во время работы, многое забылось уже. Жалко, конечно. Но, может быть, однажды я все-таки и соберусь. Кто знает? К тому же я из тех, кто предпочитает держать личное при себе, а не делать свою жизнь достоянием всех. — Я не говорила о биографии или нюансах твоей жизни, я имела в виду только профессиональную часть. По-моему, многие начинающие актеры могли бы использовать такую книгу в качестве учебного пособия. — Ты серьезно? Я подумаю, обещаю. Нет ничего невозможного.

Журналистка о Лео после интервью. Впечатления. В целом впечатление от него у меня осталось исключительно приятное. Это была моя первая встреча с актером, и я немного нервничала, конечно. Сами понимаете, кому хочется показаться идиотом в глазах человека, который работал и общался с самыми интересными и умными людьми в киноискусстве? Лео очень красив — это я сразу же отметила. Гораздо привлекательнее, чем можно увидеть на любой фотографии или на экране. Есть люди, которых камера делает красивее, чем они в жизни, а бывает и наоборот. Так вот ДиКаприо из тех, кто наоборот. Высокий, стройный (но не тощий), с мягкой, чуть ленивой даже пластикой тела, он сразу располагает к себе. Во время разговора смотрит в лицо, что тоже не только приятно, но и означает, что человек заинтересован в твоем внимании. По окончании интервью я получила от актера комплимент за вопросы. «Great questions, by the way, thank you very much. I enjoyed our conversation» («Отличные вопросы! Большое спасибо. Я получил удовольствие от нашего разговора»).

Кулачок у меня сжат не от волнения от близости к звезде, а от холодрыги в комнате. И нос красный по этой же причине. В комнате была открыта балконная дверь, на улице всего +12. Лео — горячий парень, видимо, а я замерзла за эти 15 минут, что сидела с ним.