Мерилин Монро. Идеальная красавица, икона, дива, легенда. Воплощение всего прекрасного и низкого, что было и есть в Голливуде. После ее смерти прошло уже много лет, но продолжают всплывать новые факты и документы. Вот и теперь на Западе выходит книга неизвестных ранее дневников и писем Монро. "Мэрилин Монро. Жизнь, рассказанная ею самой" впервые дает возможность увидеть настоящую Монро, разглядеть ее личность за атрибутами Голливудской звезды, всегда сопровождавшими ее.

Глубоко личные записи звезды позволяют заглянуть в ее душу. Именно поэтому книгу уже назвали лучшей из написанного о ней. Здесь Мерилин вдалеке от кинокамер и фотовспышек. Ранимая, слабая, одинокая женщина, которая боялась сойти с ума. И это только усиливает ощущение трагедии ее короткой жизни.

Из этой книги мы, наконец, узнаем о том, что происходило в жизни урожденной Нормы Джин Мортенсен (впоследствии крещеной Нормы Джин Бейкер) с ее собственных слов, написанных ею прежде всего для себя, а значит настоящих.

Впервые для этой книги права на публикацию архивов Мэрилин были получены от Анны Страсберг, вдовы знаменитого Ли Страсберга, режиссера, продюсера, театрального педагога и наставника Монро, основателя знаменитого Института театра и кино Ли Страсберга в Нью-Йорке, который был близким другом и одним из наследников Мэрилин.

Ли Страсберг

Анна Страсберг

Многие фанаты Монро уже ополчились на Стразберг из-за моральной стороны дела. Они уверены, что алчная вдовушка совсем потеряла голову от жадности. В то время как дневники слишком интимные, а бедную Мерилин нужно оставить в покое.

В любом случае, для биографов звезды, да и для ее многочисленных поклонников, этот архив стал настоящим открытием. Его уже окрестили «неотфильтрованным взглядом» на мир женщины, которая балансировала между гламуром внешнего мира и болью внутреннего.

В американском журнале «VanityFair» решили пойти дальше, чем просто публицистика. Отрывок из ее дневника они показали графологу, не поясняя, кто именно это писал.

Специалист помимо прочего пришел к следующему выводу: «Иногда она не может отделить настоящую правду от того, что придумало ее сознание».

Что ж, возможно, тем интереснее будет заглянуть в ее дневники.

Страсберг хотела, чтобы публикация архивов раскрыла аудитории другую Мэрилин - умнее, образованнее, интеллектуальнее той, какой мы привыкли ее представлять; а в ее записях и стихах обнаружилась и литературная ценность - оказалось, Монро интересно читать.

Мэрилин Монро писала тексты, которые по форме напоминают стихотворения или по меньшей мере стихотворные наброски. Писала она на отдельных листках или в блокноте. Свои творения показывала только самым близким друзьям.

В частности, другу Артура Миллера - Норману Ростену, нью-йоркскому писателю, проживающему в Бруклине. Именно он, про читав некоторые сочинения Мэрилин, вдохновил ее на дальнейшее творчество.

В конце одной из своих книг, которую он по святил ей (под названием Marilyn among friends), он на писал: «У нее было чутье поэтессы, хотя ей и не хватало истинного мастерства».

Поэтические формы, в особенности форма фрагмента, несомненно, позволяли Мэрилин выразить спонтанные порывы чувств - только кто мог услышать эти нежные нотки, увидеть душу ослепительной блондинки, вы ввернутую на изнанку?

Вот что говорил об этом Артур Миллер: «Что бы выжить, она должна была стать циничнее или, по край ней мере, реалистичнее. Вместо этого она была уличной поэтессой и пыталась донести свои стихи до ушей дикой толпы, которая рвала с нее одежду». Артур Миллер и Мэрлин:

Кто бы мог подумать: Мерилин Монро, эта «глупенькая блондинка», оказывается, больше всего на свете любила читать! Ее библиотека насчитывала более 400 книг. Ей не довелось даже закончить школу, поэтому она испытывала потребность дотянуться до уровня других.

Life - I am of both of your directions Somehow remaining hanging downward the most but strong as a cobweb in the wind - I exist more with the cold glistening frost. But my beaded rays have the colors I've seen in a paintings - ah life they have cheated you Жизнь - я познала оба твоих направления Иногда я вишу вниз головой в основном, но я крепка, как паутина на ветру - мне легче выстоять в жгучий холод. Но мои искристые лучи таких цветов, что я видела лишь на картинах - о жизнь, тебя обманули

Oh damn I wish that I were dead - absolutely non existent - gone away from here - from everywhere but how would There is always bridges - the Brooklyn bridge But I love that bridge (everything is beautiful from there and the air is so clean) walking it seems peaceful there even with all those cars going crazy underneath. So it would have to be some other bridge an ugly one and with no view - except I like in particular all bridges - there's something about them and besides these I've never seen an ugly bridge О черт, я бы хотела умереть - не существовать - уйти отсюда - исчезнуть отовсюду, но как Ведь есть мосты - Бруклинский мост - Но я люблю этот мост (с него прекрасный вид и воздух чист) когда идешь по нему, все кажется спокойным даже не смотря на все эти ошалелые машины внизу. Так что это должен быть другой мост, не красивый, без вида - только мне нравятся почти все мосты - что-то в них есть, и кроме того никогда не видела не красивого моста.

«Меня поместили в камеру для буйных» Монро написала это письмо своему психоаналитику Ральфу Гринсону в начале 1961 года. Она рассказывает о своих переживаниях в психиатрическом отделении лечебницы «Пэйн-Уитни». «Меня поместили в «камеру» (я имею в виду комнату со стенами из цементных блоков и все такое) для особо буйных или крайне подавленных пациентов (вот только я чувствовала, что попала в какую-то тюрьму за преступление, которого не совершала). Их бесчеловечность показалась мне архаичной. Они спросили меня, почему я несчастлива здесь (все было под замком, все закрыто на ключ, спрятано; электрические лампочки, ящики, ванные, туалеты, затворы на окнах - а в дверях есть окошки, чтобы пациенты были все время на виду, а также отметины и следы буйства прошлых пациентов все еще остаются на стенах). Я ответила: «Ну, я должна быть сумасшедшей, чтобы мне тут понравилось»; потом эти женщины, вопящие в своих комнатах, - то есть они вопили, когда жизнь казалась им невыносимой, я полагаю, - в такие моменты я думала, что какой-нибудь незанятый психиатр должен поговорить с ними. Вероятно, для того чтобы облегчить - пусть даже временно - их страдания и боль. Я думаю, они (доктора) могли бы даже чему-нибудь научиться - но все интересуются только тем, что прочитали в книгах; я была удивлена, потому что они уже это знали! Возможно, от какого-нибудь живого страдающего человеческого существа они могли бы узнать больше - [но] у меня было чувство, что они в основном смотрели за дисциплиной и давали своим пациентам выходить только после того, как те «присмирели». Они заметили, что мне нужно общаться с другими пациентами, ходить на трудовую терапию. Я спросила: «И что мне там делать?» Они ответили: «Вы могли бы шить, или играть в шашки, даже карты, или, может быть, вязать». Я попыталась объяснить им, что в тот день, когда я начну делать это, у них станет на одного психа больше. Все это было слишком чуждо мне. Они спросили, почему мне кажется, что я «другая» (по сравнению с остальными пациентами, я полагаю); тогда я решила, что раз они и в самом деле настолько тупы, я должна дать им очень незамысловатый ответ, поэтому я сказала: «Просто так и есть».

«Я гляжу на себя в зеркало: лоб в морщинах – если я нагнусь ближе, я увижу то, что видеть не хочу, – напряжение, печаль, разочарование, мои глаза потускнели, щеки изборождены капиллярами, которые выглядят как реки на карте, – пряди волос лежат словно змеи. Рот придает моему лицу наигрустнейшее выражение, вместе с этими мертвыми глазами. Меж губ темная линия, похожая на волны в бешеном шторме – эта линия говорит: не целуй меня, не обманывай меня, я танцор, который больше не может танцевать». «Детство каждого отыгрывается на нем» «Я слишком замкнута физически. Я всегда была уверена, что со мной что-то не так» «Одна!!!!!! Я одна, я всегда одна, что бы ни происходило». «Я думала, что надо быть конструктивной и прочитать для порядка письма Зигмунда Фрейда… Из книги выходит (хотя я не уверена, что чьи-либо письма должны публиковаться), что он не был сухарь…» (наверняка, Анна Стразберг не заметила этой записи. Или, возможно, она не считала эти архивы слишком личными…)