Начало 90-х: в стране бардак, чёрт знает что. И нам внутри этого бардака предоставляется полнейшая свобода. И мы начинаем заниматься тем, чем должны заниматься. Со всем нашим комплексом несыгранного, неспетого, неотшученного… На тот момент те годы были лучшими в моей жизни.

У нас на кухне стоял приёмник «Москва». И как-то для себя я выделил, что, когда играет музыка, объявляют дирижёра. Когда идёт радиоспектакль, говорят — режиссёр. Плюс кино — а в кино я ходил с малолетства, у меня бабушка была кассиром в кинотеатре, и я смотрел всё, по пять сеансов в день. И в детстве почему-то на вопрос: кем хочешь стать, — всегда отвечал: или дирижёром, или режиссёром, или актёром.

Мой педагог говорил: «Юра, причина всей твоей неопределенности — жуткое несоответствие внешности тому, что на самом деле ты должен играть. Тебе будет не просто тяжело в театре — ты даже не представляешь, как страшно тяжело тебе будет». Я очень удивился. Но он как в воду глядел.

«Мы не были гениальными актерами, но мы были гениальной парой»

«Городок» был адресован людям, которые считали эту передачу не только частью биографии большой страны, но и маленькой энциклопедией их жизни.

После окончания театрального института я 12 лет лежал на диване. В театре у меня не было ролей 18 лет. Но я говорил себе, начиная с 1978 года: «Юра, твое время еще не пришло! Поменяется страна — и твоя жизнь изменится». Так и случилось.

«Городок» — это наш способ создать кино посредством телевидения. Мы были очень искренними. И счастливыми. А потом нам за это стали даже платить — ведь все-таки наша программа на телевидении выходила… Было время, когда стоимость нашей программы превышала стоимость программы «Вести». Это был наш способ заработка. И это было наше дело…

Вообще, чувство юмора — свойство ума. Отсутствие чувства юмора говорит об отсутствии ума. Конечно, юмор тоже бывает разный. Как его отличить от пошлости? У меня есть для этого своя формулировка. Например, есть шутка, и внутри этой шутки есть простое слово, которое обозначает пятую точку на теле человека. Шутка смешно звучит. Убираем это слово — и шутка пропадает. То есть, шутки не было. Или убираем это слово, а шутка остается — значит, шутка была. Вообще, как сказал Чарли Чаплин — и это мое любимое изречение классика: «Жизнь — это трагедия, когда ее видишь крупным планом. И комедия, когда смотришь на нее издали».

Как-то я зашел в книжный магазин и оказался у прилавка с актерскими мемуарами. Они повергли меня в уныние – так много их было! Полистал некоторые из них… И у меня сложилось впечатление, что я — представитель самой сложной, тяжелой и мужественной профессии. Стоишь и думаешь: кто же эту книгу написал? Летчик-космонавт, разведчик-нелегал, кардиохирург? Я не считаю нашу профессию самой тяжелой — я считаю, что она самая счастливая.

Уход Илюши происходил быстро и абсолютно неожиданно. И на фоне нашего «Городка», на фоне съемок юмористической передачи. Она снималась до последнего дня жизни моего друга. В последний день он попал в реанимацию… То есть, онкологический больной работал до последнего дня своей жизни, смеша людей. Он делал это между сеансами химеотерапии…

И у нас было что-то большее, чем дружба: мы делали общее дело. И как-то однажды, уже в самом конце, мы вдруг поняли, что за 20 лет совместной работы мы ни разу не заговорили о деньгах. Мы были внутри одного дела, но вопрос денег никогда не обсуждали. То есть, это партнерство принесло нам больше, чем просто дружбу.

У нас был интересный тандем: я был главным на площадке, а он был главным в жизни. Поэтому мой авторитет был безусловный внутри профессии и программы «Городок», а его – внутри нашей жизни.

Актерство на самом деле удивительно эгоистичная профессия. Она построена на том, что ты испытываешь, как правило, только два подлинных чувства – тебе либо нравится то, что ты играешь, либо не нравится.

Меня пытались ломать много раз. Я могу очень расстроиться, затаиться, но никогда ни один человек этого не заметит. Никому не дам повода сказать о себе: «Видели мы Стоянова. Он очень подавлен». Лучше пусть я произвожу впечатление скорее успешного бизнесмена, чем страдающего артиста.

Всегда был прилично одет. Не за счет дорогих шмоток, а за счет того, в каком состоянии их содержал. Потому что, если химчистка равнялась стоимости бутылки водки, я выбирал химчистку. Вот и все приоритеты.

Мне, например, часто бывает больно. За что? За то, за что стыдно. За бедность, которая вокруг. За невероятную несправедливость. За больных и отверженных людей. За никому не нужных стариков. За то, за что болит душа у любого нормального человека… Как это ужасно – на одной странице газеты читать статью о трансфере футбольного клуба в 20 млн евро и размещенную тут же заметку с просьбой о помощи Саше Иванову, которому нужна срочная пересадка костного мозга.

Детство – это не только школа, персональный водитель и личный тренер. Детство – это двор. «Мама, я пошел гулять!» – фраза, которая не звучит в этой стране уже больше 10 лет. Потому что куда отпускать гулять? В мир, который ты представляешь состоящим из педофилов, убийц, обкуренных и обколотых дегенератов, всеми копьями нацеленных против твоего ребенка? Это патологическое видение мира, но оно очень близко к реальности.

В 90-е в моей жизни произошёл жуткий разрыв. Утром я иду на телевидение: там от меня очень многое зависит, уже люди зависят — есть программа, есть проект. А вечером прихожу в театр, — где я полный ноль, играя кушать подано. И каждый день я должен был переживать эти два статуса: туда-сюда, туда-сюда; и с этим очень тяжело было справляться…

Не нравится артист – не платите вы такие деньги за корпоратив, пригласите другого. Так что это деньги не краденые. Они, может быть, несправедливо завышенные. Но они все равно честные. В любой стране с ростом популярности растут и заработки. Разница в том, что наши артисты скрывают свои гонорары, а американские гордятся ими и говорят о них вслух. Потому что гонорар – это не только цифра, в этом есть еще и уважение.

Вообще, папа и дочь — это всегда особые отношения. У меня есть знакомая одна, которая уже десятый год пытается привести в свой дом жениха. Ей уже 30, а папа всякий раз выскакивает с ружьём.

Меня так беспокоит, что дочь очень неуверенная, безумно застенчивая. Не бой-девка, не заводила, такая ранимая. И мне всё время за неё очень неспокойно, такое щемящее всё время чувство.

Мы с Ильёй получили народных артистов, минуя заслуженных, у нас вообще не было званий никаких. Это крайне редкий прецедент. Тогда Волошин был глава администрации президента, он подписал этот указ. И, насколько я знаю, когда ему вернули бумаги, сказали: тут нарушается положение очень важное, он ответил: «Как это связано? Мы просто приводим в соответствие реальное положение вещей».

А я ушёл из семьи, оставив двух маленьких детей. И что бы сейчас ни рассказывал, как бы ни оправдывался — это всё разговоры в пользу бедных. Там было очень много тяжёлого — во всей этой истории. И расплатился я по полной программе. С большими последствиями… Тем ценнее всё, что есть сейчас.

Я вообще такой человек: уходя ухожу.

Обновлено 19/01/19 17:27: