Это пост читателя Сплетника, начать писать на сайте можешь и ты
Нашла прекрасную статью на livelib.ру
И так как во многом (да что во многом, практически во всем) мое восприятие этого произведения совпадает, решила с вами поделиться.
Писатели двух столетий оценивают «Грозовой перевал»
Автор: Эмили Тэмпл
Ровно 200 лет назад ( мое прим. 22 августа ) родилась Эмили Бронте .
И всего через 30 лет она умерла, от туберкулеза. Ее гроб был в ширину 40 см,
хотя, возможно, это означает вовсе не то, о чем мы думаем. (история с гробом
Эмили Бронте до сих пор вызывает ажиотаж в обществе: из-за того, что он был
таким узким, появились слухи о том, что писательница страдала анорексией и
морила себя голодом – прим. пер.)
Она успела написать один законченный роман, который стал бессмертной классикой английской литературы.
Эрнест Хемингуэй , Джоан Дидион и Генри Миллер советовали прочитать его. Сильвия Плат и Тед Хьюз использовали его название для своих стихов. Однако есть и те – в том числе в офисе Literary Hub, – кто не разделяет всеобщую любовь к Грозовому перевалу .
В честь дня рождения одной из сестер Бронте предлагаю вашему вниманию подборку цитат знаменитых писателей, в которых они делятся своим мнением о ее единственном хите.
Вот увидите, сегодня он вызывает столько же разногласий, как на момент первой публикации 171 год назад.

Вирджиния Вулф : Понять «Грозовой перевал» сложнее, чем Джейн Эйр , потому что Эмили была более выдающимся поэтом, чем Шарлотта . Шарлотта в своих работах красноречиво, с блеском и страстью писала: «Я люблю», «Я ненавижу», «Я страдаю». Ее переживания хоть и были более пылкими, они находятся наравне с нашими. Но в «Грозовом перевале» нет никакого «Я». Там нет гувернанток и хозяев. Там есть любовь, но это не любовь мужчины и женщины. Эмили вдохновляли более общие идеи. К созданию романа ее подтолкнули не ее собственные страдания, не ее собственная боль. Она взирала на мир, расколотый и хаотичный, и чувствовала в себе силу объединить его в своей книге. Ее главным стремлением было, чтобы, читая роман, люди чувствовали ее – чувствовали ее борьбу, ее подавленное, но обладающее невероятной силой убеждение. Устами героев ей хотелось сказать нечто большее, чем просто «Я люблю» или «Я ненавижу», – что-то вроде «мы, все человечество» и «ты, бесконечная мощь…» Предложение остается незавершенным. И в этом нет ничего удивительного, скорее потрясает то, как ей вообще удается заставить нас почувствовать то, что она пытается сказать. – из ее эссе 1916-го года «Джейн Эйр и Грозовой Перевал», в публикации The Common Reader.
Элис Хоффман : Мой любимый романист – Эмили Бронте – создала величайший психологический роман всех времен и прописала в нем самого сложного персонажа, какого только можно себе представить. Прочитайте «Грозовой перевал» в 18, и Хитклифф покажется вам романтическим героем; прочитайте в 30 – и он монстр; прочитайте в 50 – и он всего лишь человек. – из интервью «By the Book» для The New York Times, 2014-й год
Энн Райс: Пожалуй, невозможно найти человека, который не слышал бы о Хитклиффе, мрачном злодее/герое из этой звонкой, увлеченной истории безумия. О, я ее просто обожаю. Поначалу мне было сложно. По природе я писатель, а не читатель. Но стоило мне погрузиться в книгу, перестать задаваться вопросами о повествовании и просто проникнуть в сумрачный мир Кэтрин и ее обреченного владения, как я почувствовала себя буквально околдованной. Бронте умерла, думая, что ее книга была провалом. Какая жестокая ирония кроется в том, что эта тихая, строгая женщина, которая прожила всю жизнь в холодном доме приходских священников со своими гениальными сестрами, братом-алкоголиком и чудаковатым отцом (Только представьте себе: этот человек наизусть помнил «Потерянный рай». И пережил всех своих детей!), даже не догадывалась, что излияние ее сердца и души станет классикой, затмившей даже популярнейший роман ее сестры, «Джейн Эйр». И Эмили, и Шарлотта были способны создавать архетипы, т.е. оставлять в культуре фундаментальные образцы, которые используются по сей день. И еще кое-что, что вам нужно знать: их отец был ирландцем – разумеется, у них в крови смешались безумство и гениальность. Наслаждайтесь. Я перечитываю эту книгу почти каждый год, иногда два раза подряд. Я изучаю ее, я смотрю все экранизации. Обожаю эту историю, то, как она влияет на тебя, ее странную жестокость и очарование. – из рецензии на Amazon в 2004 г. (о да, Энн Райс пишет рецензии на Amazon)
Элизабет Хардвик: «Грозовой перевал» насквозь пронизан гениальностью и оригинальностью, которую мы едва ли в силах объяснить. По сравнению с поэзией Бронте этот роман находится на ином уровне вдохновения: его величие и многослойность повествования всегда напоминают мне о том, какого успеха Эмили могла бы достичь, если бы не умерла так рано. … Кэтрин из «Грозового перевала» – нигилистка: самовлюбленная, скучающая, неприкаянная, неуправляемая, ностальгирующая по детству. Ей свойственно очарование своенравной, шизофреничной девчонки, но из-за ее эгоистичности, надменности, стремлению к разрушению ей почти нечего предложить миру. Поэтому особенно интересен тот факт, что Эмили Бронте сделала Кэтрин ключевой фигурой своей истории наравне с суровым, брутальным Хитклиффом. Это очень современное решение, ведь в романе Шарлотты или Энн Кэти была бы лишь олицетворением пустой красоты, анализируемой разумной, рассудительной и обездоленной главной героиней, которая в итоге лишает ее надежды на счастье. Ей бы досталась только второстепенная роль. Также в персонажах присутствует эгоизм, порожденный вовсе не романтикой, и недостаток моральных стремлений, чего совсем не ожидаешь увидеть в работе дочери священника. … Сюжет «Грозового перевала» потрясающе сложен, и в то же время роман представляет собой удивительно удачный союз автора и его истории. Нет ничего похожего на эту книгу с ее яростью и гневом, недовольством и ожесточенным беспокойством. «Грозовой перевал» – это история девственницы. Ее специфичность кроется в суровости ее персонажей. Кэти так же жестка, безответственна и склонна к разрушению, как Хитклифф. В ней тоже живут садистские наклонности. Любовь, которую герои питают друг к другу, стремится к невозможному завершению. Для них нет утешения: в этой книге не складывается ни бытовая, ни сексуальная жизнь. Эмили Бронте кажется абсолютно безразличной к той потребности в любви и сострадании, которая терзала жизни ее сестер. В ее биографии мы даже не пытаемся найти ее возлюбленного – как в случае с Эмили Дикинсон, например, – потому что невозможно представить ее с мужчиной, связать с некой тайной, мучительной страстью к юному викарию или школьному учителю. В ней есть строгий, нерушимый стержень, холодное смирение, рвущееся на свободу. – из эссе о сестрах Бронте из коллекции «Соблазнение и Предательство: Женщины в литературе» 1974 года
Энн Тайлер : Я несколько раз пыталась прочитать «Грозовой перевал», но каждый раз он поражает меня своей глупостью, и я сдаюсь. Я не говорю об этом своим друзьям, потому что женщины очень ценят свои воспоминания о времени, когда они, будучи моложе, читали этот роман, и я не хочу задевать их чувства. – из интервью для The Guardian 2018 года
Я как-то дожила до зрелых лет, ни разу не прочитав «Грозовой перевал». Но потом я узнала, что некоторые из моих подруг считают Хитклиффа своим любимым романтическим героем. Тогда я все же прочитала три четверти книги и начала всерьез беспокоиться о психическом здоровье моих подруг. – из интервью 2015-го года «By the Book» для The New York Times
Мариз Конде : Я прочитала «Грозовой перевал», когда мне было 14 лет. Мне подарили эту книгу в качестве награды в конкурсе начинающих писателей. Я читала роман в сентябре, а на Карибах в это время сезон дождей. Я лежала в кровати и была абсолютно очарована. Мысленно я отправилась туда, где хотела видеть меня Эмили Бронте… и потом я абсолютно забыла об этом. Спустя годы я случайно увидела в кино одну из экранизаций – с Лоренсом Оливье.


Это всколыхнуло мои юношеские воспоминания, поэтому я перечитала роман и обнаружила в нем смысл за пределами реального смысла, за пределами смысла, который вкладывала в него автор. Еще через несколько лет я занималась преподаванием и обнаружила для себя Джин Рис , написавшую роман Антуанетта – переосмысление «Джейн Эйр». Тогда я подумала: это не так уж странно, что мне нравится Эмили Бронте. Ведь на самом деле в прозе знаменитых сестер есть что-то близкое карибским женщинам – независимо от цвета их кожи, возраста, времени, в котором они живут. Так что я решила переписать «Грозовой перевал». Но прежде чем я начала, прошло еще по крайней мере лет пять, потому что мой муж – англичанин – был в шоке, когда я поделилась с ним своей идеей. Он не видел никакой связи между карибской культурой и работой Бронте. Ему казалось кощунством переписывать ее шедевр. Так что следующие пять лет я не могла решиться, но когда уже не могла сдержаться, начала работу. … Это абсолютный шедевр, обожаемый англичанами. Например, во время промо-тура книги мы были в Англии и отправились в Музей сестер Бронте, где родилась Эмили. Люди пришли послушать меня, но во время своего выступления я видела на их лицах… не могу сказать «страх», но своего рода шок. Что она делает с текстом? Как она смеет прикасаться к нему?! Мне действительно пришлось убеждать их, что это не было актом неуважения по отношению к Бронте, напротив – я оказывала ей почтение. И мне кажется, я избрала для этого самый лучший способ. И это еще один способ показать людям, что не стоит возводить границы между цветами кожи, идеями и так далее. Меня постоянно спрашивают: «Почему английский роман? Почему не французский? Не африканский?» Это звучит так, будто мы не должны пересекать границы, но пересечение границ – это и есть жизнь. – из интервью журналу BOMB 1999 года о ее романе «Ветреный перевал» – современной интерпретации работы Бронте Кэтрин Энн Портер : …И конечно, мы читаем всех романистов 18 века, хотя Джейн Остен не впечатлила меня, пока я не достигла зрелого возраста. То же самое было с Тургеневым . И читала их работы, когда была еще совсем девочкой, но смогла понять только когда выросла. Тогда же я открыла для себя «Грозовой перевал» – мне кажется, я читала эту книгу каждый год в течение 15 лет. Я просто обожала ее. – из интервью The Paris Review 1963 года
Джойс Кэрол Оутс : Этот роман, хоть и не чрезмерно затянутый и, вопреки популярному мнению, не чрезмерно сложный, предстает очень многосторонним: как романтическая история, которая ставит под сомнение общепринятые представления о «романтике»; как «готика», трансформирующаяся – с абсолютно неизбежным изяществом – в свою страстную противоположность; как притча о невинности, потере и неминуемом поражении детства; как пример совершенного искусства на начальном уровне, то есть на уровне языка. Но прежде всего – это история: начало повествования относится к 1801 году, а в конце упоминается Новый Год 1803-го. Эмили Бронте с изрядной долей драматизма объясняет, как древнее семейство Эрншо возвращает себе то, что принадлежит им по праву (мрачную усадьбу Грозовой перевал, построенную в 1500 году), а также как и почему последний Эрншо, Гэртон, покинет поместье, чтобы жить со своей невестой-кузиной в Мызе Скворцов. Одно поколение проложило путь другому: первобытная энергия детства проложила путь разумным компромиссам зрелости. История Эрншо и Линтонов начинает казаться историей – значительно уменьшенной, хоть и наполненной изысканными деталями – самое цивилизации. … Безграничная привлекательность Хитклиффа та же, что у Эдмунда (Король Лир), Яго (Отелло), Ричарда III и местами у Макбета. Это злодей, который покоряет своей энергией, умом, особого рода мужеством – своими репликами он вовлекает в круговорот порока и читателя. Бронте абсолютно права, когда устами своего злодея – через разговор миссис Дин и Локвуда – говорит, что жестокость не всегда вызывает отвращение. Кроме того, есть такие люди – в основном слабые, с рабской натурой и неразвитым характером, – которые «естественным образом восхищаются» ею до тех пор, пока не ранит их самих. (Хотя в случае с Изабеллой складывается впечатление, что она получала удовольствие от «экспериментального» садизма мужа и даже провоцировала его.) В послужном списке Хитклиффа – настоящий рог изобилия мрачных эпизодов: он избивает падшего Хиндли, бросает нож в Изабеллу, жестоко бьет юную Кэтрин, не утруждает себя тем, чтобы вызвать врача умирающему сыну, когда тот ему больше не нужен. Неизменно жестокий и в то же время достаточно хитрый, чтобы создавать видимость, будто жертвы сами испытывают его терпение, Хитклифф вовлекает читателя в эту дикую связь одной только силой своего языка и умом – ведь разве он, потерявший любимую, не олицетворяет собой обезумевшую жизненную силу? У него нет достойного оппонента, его родственной души больше нет в живых – он лишен индивидуальности, а его обезличенное желание – лишь напоминающая маску напряженная гримаса, на которой никогда не бывает улыбки. (Характерно, что Хитклифф скалится как труп – «скалится на смерть», как говорит старый Джозеф.) Очень немногие читатели «Грозового перевала» обращают внимание на то, что между преданным поклонником Кэтрин и преданным ненавистником всего остального мира (в том числе – и прежде всего – дочери Кэтрин, носящей имя матери и так напоминающей ее) не обязательно есть связь, более того, она очень маловероятна. Дело в том, что некоторые стереотипы так прочно проникают в наше сознание, что становятся архетипами, пробуждающими невольные ассоциации с энергией, злом, силой воли, действием. Серийный убийца с добрым сердцем, насильник, ставший жертвой провокации, фюрер-вегетарианец, который обожает собачек… Наши тревоги, порожденные порой детским опытом, во многом связаны с тем, что мы отрицаем истинную силу насилия – будь то со стороны Хитклиффа или другого злодея, литературного или исторического – и подменяем этим насилием духовные качества, как это ни странно и ни прискорбно. Если Хитклифф топчет своих жертв как подножных червей, разве не естественно представить себе, что они и в самом деле черви и заслуживают страданий, разве не естественно убедить себя, что они – это не мы? К потенциальному садисту Линтону, который ведет себя как мальчишка, а своими отношениями с женой – которая сама еще ребенок – только пародирует нормальный брак (он просит ее не целовать его, потому что у него от этого дух захватывает), мы испытываем лишь презрение. Поэтому неудивительно, что мы подсознательно стремимся сравнить себя с Хитклиффом, и Бронте это понимает. – из эссе «Благородство "Грозового перевала"» (The Magnanimity of Wuthering Heights), впервые опубликованного в журнале Critical Inquiry зимой 1983 года.

Филип Ларкин : Я прочитал «Грозовой перевал» какое-то время назад, и я не знаю, как относиться к этой книге. С одной стороны, я не одобряю то, как Хитклифф проявляет свою любовь, я не одобряю его приступы ненависти – они не «захватывают» меня. Я думаю, что роман великолепно сконструирован и написан, но чувство, которое лежит в его основе, не волнует меня, как это происходит, например, с Леди Чатерлей , или с Хорошим вином мистера Уэстона (Mr. Weston’s Good Wine), или с Тэсс из рода д´Эрбервилей , или с Джудом Незаметным – и это лишь несколько примеров неплохо написанных книг. Мне нравится только самый конец романа: когда Хитклифф ничего не ест и не знает, что с ним происходит. Трогает ли «Грозовой перевал» людей так же, как Король Лир или Отелло ? Я так не думаю. В нем есть готика, но не итальянская, а скорее немецкая, не так ли? Для меня Хитклифф – это горный эльф, двоюродный брат монстра Мэри Шелли , создание из северных туманов, гном. – из письма Монике Джонс от 19 августа 1955
Шарлотта Бронте: Я только что вновь перечитала «Грозовой перевал», и впервые передо мной предстало ясное, хоть и неполное, осознание того, что могут принять в нем за недостатки (и, возможно, они действительно являются таковыми). Впервые я четко поняла, каким роман представляется людям – тем, кто ничего не знал об авторе и не был знаком с местами, в которых разворачивается история, тем, для кого местные жители, обычаи и природа далеких холмов и селений западного Йоркшира – это нечто странное и непонятное. Всем этим читателям «Грозовой перевал», должно быть, показался грубым, чуждым творением. Дикие болота севера Англии вряд ли представляют для них интерес: язык, манеры, даже обустройство домов и бытовые обычаи жителей этих удаленных районов, вероятно, предстают перед этими людьми довольно неразумными, а если разумными, то омерзительными. … Что касается «неотесанности» «Грозового перевала», я признаю это обвинение, так как за ним я вижу качество. Роман пронизан деревенской простотой. Он вязкий, дикий, узловатый, как корень вереска. И быть менее «природным» он не мог, ведь его автор сама жила в этих местах и была выращена пустошью. Безусловно, если бы она воспитывалась в городе, ее работы – если бы она вообще писала – были бы наполнены другим настроением. Даже если бы волей судьбы или следуя собственным предпочтениям она выбрала похожую тему, она бы раскрыла ее совершенно иначе. … Я не знаю, правильно ли и разумно ли создавать таких персонажей как Хитклифф – я сильно в этом сомневаюсь. Но в одном я уверена: писатель, обладающий даром творчества, не всегда в силах стать хозяином своего таланта, который порой проявляет собственную волю и работает сам по себе. … «Грозовой перевал» был вытесан в дикой мастерской, простыми инструментами, из неприглядных материалов. Скульптор нашел гранитную глыбу на пустынном болоте; смотря вдаль, он увидел, как из скалы можно высечь голову: свирепую, злобную, грозную; форма была отлита как минимум из одной детали величия – силы. Он работал грубым резцом, и вместо модели были лишь его ведения. Время и труд придали скале человеческую форму, и сегодня она стоит – исполинская, мрачная, хмурая – наполовину статуя, наполовину камень. В понимании прошлого она ужасна, подобна гоблину, в понимании настоящего – почти красива, ведь она окрашена серой мягкостью и одета в болотный мох, а у ее гигантских ног преданно растет вереск с цветущими бутонами и душистым ароматом. – из предисловия к изданию «Грозового перевала» 1850 года
Томас Брадшо: «Грозовой перевал» рассказан просто блестяще. <…> Сердце тьмы также покорил меня, когда я впервые прочитал его. Этот роман, а также «Грозовой перевал» и Хемингуэй показали мне, какой бывает литература – я мог делать что угодно! <…> Хитклифф олицетворяет собой идею действия инстинктивных влечений. Этот парень просто делает, что хочет – он не следует никаким условностям своего времени. И поборничеством приличий он занимается в костюме с галстуком: снаружи он становится утонченным джентльменом, а внутри остается абсолютно безжалостным. Удивительно, как далеко готов зайти Хитклифф: он выкапывает тело Кэтрин и обнимает его, выбивает боковину гроба, чтобы иметь возможность быть похороненным в земле рядом с ней, чтобы их кости были вместе! Это ведет к самой сути истины, более правдивой, чем сама жизнь – вот, о чем я говорю. – из интервью журналу BOMB 2009 года
Ну, и наконец:
Фаброва Анна Александровна "ИСТОРИЯ ЛЮБВИ И ВОПИЮЩЕЙ ДУРОСТИ"
"Грозовой перевал" - история "великой, бурной, страстной, неистовой любви".

Любая аннотация очень доступно донесёт, этот не подлежащий ни малейшему сомнению факт, будь то книга, или одна из многочисленных экранизаций, от которых давно рябит в глазах.
В этой истории есть всё, что нужно неравнодушному читателю: трагедия на пустом месте, и как следствие - пара местечковых призраков; Герой-который-очень-сильно-любил-Героиню-и-всю-жизнь-оплакивал-её-несусветную-дурость, Героиня-которая-очень-сильно-любила-Героя-но-замуж-вышла-за соседа, тряпка-муж, разрытая могила, и высосанные из пальца семейные драмы. Словом, замечательная история любви, для детей тринадцати лет.
Действующие лица:
Хитклиф: главный герой - почти - что - Ромео. Сволочь редкостная.
Кэтрин Эрншо-Линтон: припадочная, пустоголовая бабёнка.
Эдгар Линтон: муж, и комнатная собачка, по совместительству
История любви Хитклифа и Кэтрин уместится в гениальной по своей ёмкости фразе из четырёх слов: они были одним целым.
КОНЕЦ

Когда влюблённыё являют собой одно целое - им наплевать на весь мир, и мало что в жизни может их разлучить. Но кому может быть интересна история счастливой любви без драм, и безмятежного сосуществования, даже если двое счастливцев в конечном итоге сожрали бы друг друга живьём?
Эмили Бронте разделила эти половинки одного целого с мастерством прирождённого рассказчика, и опытного хирурга. Богатей в золотых локонах прочно встрял поперёк взаимного и ожидаемого счастья, почти как у Чехова, "другой богатый старик!"
"Грозовой перевал" - история большой и чистой любви, история потрясающей душевной скудности, и мораль сей басни незамысловата: пинай ближнего своего в минуту душевной слабости, и сразу полегчает, пусть и ненадолго.
А если пнуть с оттяжкой не получается, нужно плакать "пока не заболеешь", грызть от злости перила, заполучить нервную горячку, морить себя голодом, бесноваться, метаться, обвинять ближних в чёрствости и эгоизме, колотить пятками по ковру, помереть в нервных судорогах, и оставить читателю напоследок вполне устойчивое впечатление: "Блин, дура какая-то!"

Хитклиф, со всеми фиалками в своей нечёсаной неделями голове, рядом с милой Кэти выглядит, зачастую, сущим ангелом.




красовская! все эти хитклифы исключительно для тебя))
Ну, вот представьте на минутку: у вас есть Хитклиф, и вы его очень сильно любите; по крайней мере во всеуслышание заявляете об этом, когда вам предоставляется такая возможность: "Бла-бла-бла, мой Хитклиф", высокопарным слогом через каждые два абзаца.
И вот вам делает предложение ваш давний воздыхатель, тот самый, в золотых локонах, который тоже очень сильно вас любит, и в отличии то Хитклифа умыт, воспитан и богат, что очень важно. К тому же ваш воздыхатель первостатейный подкаблучник, и вы понимаете, что будете его гнуть, как вашей душеньке угодно, а он и не пикнет. Словом, вы говорите: "да", а Хитклиф, по вашему мнению, перетопчется и потерпит. И вообще, замуж за соседа вы выходите только ради Хитклифа, и исключительно в его интересах.

Хитклифа вы очень сильно любите, но замуж за него не пойдёте, потому, как не желаете унизиться до вечно грязного батрака, и не желаете жить в нищете. А вот когда у вас будет богатый муж, то вы Хитклифу поможете встать на ноги, и будете с ним как прежде неразлучны.

Муж никуда не денется, ваши истинные чувства к Хитклифу поймёт без подсказки, и мешать не станет. Конечно, мужья-подкаблучники только для того и существуют, а если ваш законный тюфяк посмеет пикнуть что-нибудь, уж вы ему покажете! Для начала станете биться головой об буфет, а потом умрёте. Чтобы муж сразу понял, какая он жестокая, бесчувственная скотина.
Хитклиф, весьма конструктивная личность, от такого поворота событий немедленно сбежал в ночь, дабы выковать счастье своими руками, а Кэтрин пребывала в шоке и прострации.
Вот живёшь, никого не трогаешь, считаешь, что ты пуп земли для всего рода людского, а уж Хитклиф и подавно, ради тебя все свои чувства засунет куда подальше. Будет ходить на коротком поводке, и в рот тебе заглядывать, жить на деньги твоего мужа, и дверь вам в спаленку отворять.
А он, эта бесчувственная скотина, взял и сбежал, куда глаза глядят, чуть не в одном исподнем! Дёрнуло же его услышать, как ты обсуждаешь со служанкой свои далеко идущие матримониальные намерения, и какие эпитеты ты применяешь к нему, самому любимому на свете, за глаза!
День-другой Кэтрин бегала поджав хвост, как нашкодившая собачонка, затем билась в припадке, а после счастливо вышла замуж. И были они с мужем счастливы-пресчастливы, даже когда милой Кэти вожжа под хвост попадала, и тогда муж-объелся-груш, запирался в библиотеке или чулане, и советовал шёпотом из-за двери: "Вы только ей не перечьте!", "Вы её не раздражайте!"
И Кэтрин была безбрежно счастлива, а то как же! Хитклиф, конечно, её очень сильно любил, но в чулан его загнать - это вряд ли. Таких развлечений Кэтрин была бы напрочь лишена, как и тихой семейной радости - неторопливо наматывать на кулак мужнины нервы, и подробно рассказывать, как ужасно он её огорчил и расстроил, и с какой немыслимой жестокостью, вздумал, ни с того, ни с сего, её раздражать
В самый разгар этого безоблачного жития, не мальчиком, но мужем, вернулся на родину Хитклиф, и тут же всем всё припомнил, и мстя его была страшна.
Кэтрин сначала очень сильно обрадовалась, раскатала губу, и решила, что будет помыкать своим дорогим Хитклифом (зачёркнуто), будет неразлучна, со своим дорогим Хитклифом, как прежде. Благо, он теперь богат, умыт, соответствует, и поддерживать знакомство с ним будет не зазорно даже её муженьку.
Однако муженёк закусил удила, и однажды наотрез отказался продолжить приятное знакомство. Кэтрин была в ярости. Слюнтяй, да как он смеет! Ему что, не нравится, что Хитклиф вытирает об него ноги? Причём в его же собственном доме? Сам виноват! Нечего было подслушивать под дверью! Что за дурная привычка - подслушивать под дверью! И услышать, какого мнения о тебе придерживается твоя милая жёнушка, за глаза.
Словом, Кэтрин наступила на те же грабли.
Она не упускала ни малейшей возможности, поизмываться над своим благоверным, но очень уж не любила, когда её ловили на горячем.
Поэтому, муж - тиран и деспот, имеет дурную привычку подслушивать под дверью, и весь скандал в доме только из-за него! Ах, как она несчастна, как несчастна: Хитклифа больше на порог не пустят, только потому, что у её дурака-мужа не ко времени разыгралось любопытство.

Хитклиф тоже её не радовал - вместо того, чтобы преданно валяться у неё в ногах, и скулить от такого небывалого счастья, положил глаз на сестрицу муженька, Изабеллу. Вернее на её приданое, что никак не мешало ему зажимать девицу в кустах за амбаром. Кэтрин лопалась от злости, делала вид, что её это не касается, и говорила Хитклифу гадости.
Хитклиф и ухом не вёл, делал что хотел, а Кэтрин отбрил в два счёта, когда ей вздумалось прочитать ему наставления.
А тут ещё у муженька прорезался голос, он стал визжать и топать ножкой, и Кэтрин решила, что с неё хватит! Она всего лишь хотела сохранить Хитклифа, как друга, а муж так мелочен и ревнив! А Хитклиф "дружиться" с ней наотрез отказывается, и смеет игнорировать команду "к ноге"! Раз так, она ещё покажет этим двоим! Она нарочно себя погубит, и разобьёт их жестокие неблагодарные сердца! Сказано - сделано
Кэтрин безотлагательно решила умереть, заперлась, и стала очень сильно мучиться. И ждала, что муж вот-вот явится с повинной, а муж всё не являлся. Он сидел в библиотеке, и ждал, когда его благоверная перебесится, и был не в курсе, что милая женушка, ему назло, пытается опухнуть с голоду вот уж три дня как.
Потом Кэтрин открыла дверь своей комнаты, и тоном Примадонны Захудалого Театра попросила миску каши, потому-что-она-кажется-умирает-чтоб-вы-все-знали!
Да, миска каши - просто незаменимая вещь, когда пытаешься умереть с голоду. Натрескавшись до отвала гренок и напившись чаю, Кэтрин стала умирать дальше, переваривая ужин, заламывая руки, и причитая, что никому нет до неё дела, и как ужасно, оказывается, умирать, когда этому процессу никто не сочувствует.
- Я умираю! (пафос) Я на краю могилы!!! (пафос-пафос) А этому человеку всё равно! Я хочу умереть!!! (пафос-пафос-пафос) Ах, не нужно мне было...ик... есть! Мне нужно срочно умереть, и тогда муж очень сильно пожалеет!
Потом у Кэтрин по расписанию случился припадок, и муж наконец явился, отдирая на ходу от седалища накрепко приросшее сиденье стула. И первым делом наподдал служанке, за то, что ему "вовремя не доложили", а Кэтрин, наговорив мужу всяческих гадостей и отведя душу, снова стала ангелом во плоти, кроткой страдалицей и бедной овечкой.
И самым естественным образом оказалась на сносях, на довольно приличном сроке и на последнем издыхании.
Далее, по сюжету грядёт последняя встреча, воистину несчастных, влюблённых.
Хитклиф - того же поля ягода, что и Кэтрин, совершенно не отдавал себе отчёта в том, какое огромное счастье обошло его стороной, и проклиная на все лады несчастного мужа, ночи проводил под окнами своей ненаглядной.
И как положено в приличном романе о любви, стоило мужу выйти за порог, Хитклиф сразу же прорвался к своей Кэтрин. И целовал он её, и обнимал, и Кэтрин его тоже обнимала, и очень сильно плакала.
А потом не удержалась - собрала весь сарказм, положенный ей Богом в этот день, и повесила на Хитклифа всех собак, по поводу их прекрасной, но так жестоко загубленной любви. И припечатала сверху самым справедливым обвинением, за всю историю существования любовных романов:
- Ты, Хитклиф, меня убил, чтоб тебе жить сто лет!
Хитклиф, который и впрямь обладал цветущим здоровьем взвился под потолок, засопел, прослезился, и прицельно плюнул ядом откуда-то сверху:
- Коль рожа крива, то нечего на зеркало пенять!
То есть, следуя канону в английском классическом дамском романе он сказал что-то вроде:
- Не кажется ли тебе, любимая моя Кэтрин, что выйти замуж за соседа, а после хлопать глазами, и дрожащим голосом утверждать: "Я только хотела, чтобы нас с Хитклифом никогда не разлучали!"- это, по меньшей мере странно!
Загнанная в угол Кэтрин вышла из положения с честью: откинулась на подушки, закатила глаза, заломила руки и запричитала, обращаясь почему-то к служанке: "Вот, Нелли, он не любит меня, бла-бла-бла, он не спасёт меня от могилы, бла-бла-бла, это не мой Хитклиф, бла-бла-бла, потому что, настоящий Хитклиф, в моём сердце, бла-бла-бла!"
А над ней стоял и глотал слёзы, надо полагать, какой-то подозрительный, не обитающий в её сердце неправильный Хитклиф, и он наверняка делал неправильный мёд.
Словом, Кэтрин была в своём репертуаре, и не упустила случая поизмываться всласть, даже находясь при последнем издыхании. Не удивительно, что у Хитклифа сдали в итоге нервы.
Потом они друг дружке сразу всё, конечно, простили и возрыдали в голос. Сначала рыдали по очереди, после рыдали одновременно, пока муж не вернулся из командировки.
Кэтрин облилась слезами, забилась, как обычно в припадке, и померла в третьем часу утра, по местному времени.
Скорее лопнула от злости, как глупый мыльный пузырь, чем зачахла от нестерпимой тоски, как гласят многочисленные аннотации. От нестерпимой тоски, как опыт учит нас, не умирают.
От непереносимой тоски незамедлительно меняют мужей: постылого бросают не задумываясь, ибо думать тут не о чем, и живут долго и счастливо с любимым, во веки веков, аминь.
Во все времена, и в любую эпоху. Вот единственная правда жизни, а всё остальное - домыслы слегка больного воображения.
Последующие события в романе занимают двадцать лет, и в ключе семейно-родственных отношений очень сильно напоминают "Санта-Барбару".
Кэтрин призраком бродит по болотам, Хитклиф носится за ней, аки Мизгирь, а когда не носится - пинает с оттяжкой и ближних своих, и всю округу в придачу.
При этом он умудряется очень трогательно предаваться печали, и в конце концов умирает, в ненастную дождливую ночь, за двадцать лет окончательно изнурив себя онанизмом (зачёркнуто), и хоронят его рядом с Кэтрин.
В итоге, по округе бродит парочка неугомонных призраков, надо полагать, трогательно держась за руки. И если верить старому слуге, можно увидеть, как эти двое выглядывают из окна комнаты Хитклифа, в каждую дождливую ночь со дня его смерти.

Вот такая история любви, умело рассказанная когда-то давно, девицей Бронте, и помещённая с давних времён на полку с пометкой "классика".
*****************
Ну как вам?
Последняя рецензия немного жестковата, смягчу общее впечатление несравненной Кейт Буш
Кейт всегда оказывает на меня просто волшебное впечатление
А все-таки, что вы насчет всего этого думаете?
«Грозовой перевал» – это история девственницы
10:52, 12 сентября 2018
Автор: elena_dokuchaewa
Комменты 78
7 л
Последняя рецензия написана слишком гопническим языком, но от Кетрин у меня тоже зубы скрежетали. Не вижу в книге ничего романтичного, только эгоизм: у Кетрин подростковый, у Хитклифа от сознания собственной офигенности. Я им, мягко говоря, не сопереживала, поставила бы крест на обоих. Инфантилизм возведённый в абсолют.
7 л
Последняя рецензия отличная просто!
7 л
Я читала в почти правильном возрасте - в 17 лет, но почему-то испытывала раздражение от обоих героев и их Великой Любови
7 л
Посмеялась над последней рецензией. Роман начала читать,бросила. Видимо,пока не доросла )
7 л
Я первый раз прочитала Грозовой Перевал в 23 года и Хитклиф вызывал у меня отвращение Асю книгу. Его садистическо - нарцистический характер, поступки , все в нем очень отталкивающее. Но соглашусь с тем, что роман очень хорош. И в разы превосходит Джейн Эйр