Вот видите, — сказала она, — вы меня забыли. Я Суок. — Су-ок… — повторил доктор. — Но ведь вы кукла наследника Тутти! — Какая там кукла! Я обыкновенная девочка… 

Эта история началась в Одессе, где в семье австрийского эмигранта Густава Суока родились и выросли три девочки: Лидия, Ольга и Серафима.

слева направо: Лидия, Серафима, Ольга.

Годы их девичьего расцвета пришлись на смутное время: война, потом революция, еще одна и снова война. Одесса тех лет была странным местом: с одной стороны, город был наводнен разнообразными бандитами и жуликами, с другой — писателями и поэтами. Там с девушками и познакомились в 1918 году три литератора: писатели Юрий Олеша и Валентин Катаев и поэт Эдуард Багрицкий.

20-летний Олеша страстно влюбился в младшую и самую красивую — 16-летнюю Симу.

Он называл её «мой дружочек».

Катаев вспоминал об этой паре так:

«Не связанные друг с другом никакими обязательствами, нищие, молодые, нередко голодные, веселые, нежные, они способны были вдруг поцеловаться среди бела дня прямо на улице, среди революционных плакатов и списков расстрелянных».

Практически сразу они стали жить вместе, переехали в Харьков.

Но Сима оказалась, мягко говоря, непостоянной.

Например, известен такой случай. Время было голодное.

Олеша и Катаев (уже известные писатели) ходили по улицам босиком, а для хоть какого-то заработка составляли стихотворные тосты и эпиграммы для чужих праздников.

Однако был у них знакомый бухгалтер по прозвищу «Мак», имевший практически неограниченный доступ к продуктовым карточкам, — он пытался ухаживать за сестрами Суок. Олеша и Сима к тому времени уже жили вместе, а Багрицкий так и вовсе был женат на Лиде.

Но именно Багрицкий придумал скрыть от Мака эти отношения. Серафима (ей было тогда 18) сама подошла к бухгалтеру. Мак на радостях начал угощать всю компанию.

Эти встречи продолжались несколько дней, а потом Дружочек вдруг объявила, что вышла замуж за Мака и уже переехала к нему. Олеша был потрясен предательством. Домой ветреную Симу вернул Катаев.

Вот как Катаев описал тот вечер:

«Дверь открыл сам Мак. Увидев меня, он засуетился и стал теребить бородку, как бы предчувствуя беду. Вид у меня был устрашающий: офицерский френч времен Керенского, холщовые штаны, деревянные сандалии на босу ногу, в зубах трубка, дымящая махоркой, а на бритой голове красная турецкая феска с черной кистью, полученная мною по ордеру вместо шапки на городском вещевом складе.

Не удивляйтесь: таково было то достославное время — граждан снабжали чем бог послал, но зато бесплатно.

— Где Дружочек? — грубым голосом спросил я.

— Видите ли... — начал Мак, теребя шнурок пенсне.

— Слушайте, Мак, не валяйте дурака, сию же минуту позовите Дружочка. Я вам покажу, как быть в наше время синей бородой! Ну, поворачивайтесь живее!

— Дружочек! — блеющим голосом позвал Мак, и нос его побелел.

— Я здесь, — сказала Дружочек, появляясь в дверях буржуазно обставленной комнаты. — Здравствуй.

— Я пришел за тобой. Нечего тебе здесь прохлаждаться. Ключик тебя ждет внизу. („Ключиком“ в компании звали Олешу.)

— Позвольте... — пробормотал Мак.

— Не позволю, — сказал я.

— Ты меня извини, дорогой, — сказала Дружочек, обращаясь к Маку. — Мне очень перед тобой неловко, но ты сам понимаешь, наша любовь была ошибкой. Я люблю Ключика и должна к нему вернуться.

— Идем, — скомандовал я.

— Подожди, я сейчас возьму вещи.

— Какие вещи? — удивился я. — Ты ушла от Ключика в одном платьице.

— А теперь у меня уже есть вещи. И продукты, — прибавила она, скрылась в плюшевых недрах квартиры и проворно вернулась с двумя свертками. — Прощай, Мак, не сердись на меня, — милым голосом сказала она Маку».

Счастье Олеши длилось недолго — буквально через несколько месяцев Сима ушла от него к революционному поэту Владимиру Нарбуту и уехала с ним в Москву.

Владимир Нарбут с женой Серафимой (справа) и ее сестрами Лидией Багрицкой и Ольгой Олеша. 20-е гг

Нарбут слыл демонической фигурой. 

Владимир Нарбут, по кличке Колченогий. Потомственный черниговский дворянин; анархист-эсер, приговоренный к расстрелу, спасенный красной конницей, после чего примкнул к красным; основатель нового литературного течения «акмеизм» – вместе с Ахматовой, Гумилевым и Мандельштамом.

Современники свидетельствуют, что публичные чтения Нарбута напоминали сеансы черной магии:

«Песья звезда, миллиарды лет мед собирающая в свой улей…»

Тираж его книги «Аллилуйя» сожгли по распоряжению Святейшего Синода.

Многие считали, что с него списан булгаковский Воланд

Владимир Нарбут и Серафима Суок

Несколько вечеров кряду Олеша стоит под окнами квартиры, где поселилась его Суок, глядя, как тени передвигаются за занавесками. Однажды не выдерживает и зовет: «Дружок!»

Она подходит к окну и – опускает тяжелую штору.

«Я могу поручиться, что в этот миг она побледнела», – рассказывал Олеша Катаеву.

Олеша высчитал, когда она дома одна, – и она не устояла перед его любовью.

И вот они уже вдвоем на квартире у Катаева, где живет Олеша.

И опять он, влюбленный, спрашивает, с сияющей улыбкой: «Ты ведь мой, Дружок, мой?»

Она сияет в ответ, гладит, целует его, щебечет, как соскучилась.

Поздним вечером раздается стук в окно – Катаев снимал квартиру на первом этаже. Ее обитатели замирают. Ощущение, что постучалась сама смерть.

Стучавшему не открывают.

Стук повторяется.

Выходит Катаев.

Во дворе – Нарбут. Он просит передать Серафиме Густавовне, что если она сейчас же не покинет Юрия Карловича, он застрелится тут же, во дворе.

И она ушла. На этот раз навсегда. На столе осталась одна ее перчатка.

Жизнь потеряла для Олеши смысл.

Уже через год Олеша женился на ее сестре Ольге.

Ольга

И именно ей посвящена его знаменитая сказка «Три толстяка».

Но для всех знавших Симу Суок было очевидным: это она — циркачка Суок и кукла наследника Тутти.

Это не было тайной и для Ольги.

Сам Олеша говорил ей: «Вы две половинки моей души».

Юрий Олеша, Ольга и Серафима

Да ведь и сама Суок из сказки не так-то проста: она и добрая и смелая циркачка, и бездушная механическая кукла.

В «Трех толстяках» говорится, что «Суок» означает «вся жизнь» на «языке обездоленных».

Самого себя Олеша в сказке вывел как гимнаста Тибула: если прочитать «Тибул» наоборот, то получится «лубит».

И загадка самой Серафимы была сродни загадке девочки-куклы Суок. Тогда ее никто не осуждал: ни друзья, ни брошенные ею мужчины.

Прообраз Суок, реальная золотоволосая девочка-циркачка из его детства, и вовсе оказалась другим существом…

«Я влюбился в девочку-акробатку. Если бы не разлетались ее волосы, то, может быть, и не влюбился бы. Если бы не разлетались волосы, и если бы белые замшевые башмаки так не выделялись, то на песке, то в воздухе, то в круге сальто… Никто не знал, что я влюблен в девочку-акробатку, тем не менее мне становилось стыдно, когда она выбегала на арену… Я, возможно, и сам не знал, что я влюблен…

Однажды шел снег, стоял цирк, и я направился в эту магическую сторону…

Цирк всегда виднелся сквозь падающий снег… И я шел сквозь падающий снег, поражаясь снежинкам… Там было кафе, в здании цирка, где собирались артисты. Из кафе вышло трое молодых людей, в которых я узнал акробатов, работавших с девочкой.

Один из них сплюнул, с некрасивым лицом и в кепке; невысокого роста, какой-то жалкий на вид, с широким ртом молодой человек. Он сплюнул, как плюют самоуверенные, но содержащиеся в загоне молодые люди – длинным плевком со звуком сквозь зубы…

И вдруг я узнал в третьем ее.

Этот третий, неприятный, длинно и со звуком сплюнувший, был – она. Его переодевали девочкой, разлетающиеся волосы был, следовательно, парик…

Однако я до сих пор влюблен в девочку-акробатку, и до сих пор, когда вижу в воспоминании разлетающиеся волосы, меня охватывает некий стыд…»

Тема двойничества, тема драматических несовпадений – главная тема Олеши.

Человека, все время попадавшего не туда и получавшего не то.

1927 год. Сотрудники редакции «Гудка» в ресторане ВЦСПС. В центре подпер голову Олеша, со стаканом Катаев, между ними Петров. Крайний слева брат Ильфа «Маф», он же «Мифа» и «Миша Рыжий». Вспоминая эпоху, Брюс Локкарт писал, что внешне левая интеллигенция в России больше всего напоминала ему гангстеров периода «сухого закона»

Симочка и Олеша (рядом) на похоронах Маяковского

Лишь гораздо позже Катаев выведет ее в весьма неприглядном виде в книге воспоминаний «Алмазный мой венец». Но сегодня её расчетливость и безразличное отношение к тем, кто был рядом, не могут не поражать.

Ее брак с Нарбутом продлился до 1936 года. А потом его арестовали.

Серафима отправилась на Лубянку.

Но она так боялась повести себя неправильно или сорваться, хлопоча за мужа, что попросила пойти вместе с ней Лиду – спокойную, ровную, надежную. На Лубянке же произошел эксцесс: Сима вела себя идеально, а скандал в коридоре устроила Лида... Расплата была мгновенной. Ее сослали в Караганду. Ирония судьбы: в ссылке она еженедельно ходила отмечаться в местное управление НКВД, расположенное на улице Эдуарда Багрицкого... Лида вернется из ссылки лишь в 1956 году.

В воспоминаниях Огнева есть страница о сёстрах Суок:

 «Какими разными были эти сестры Суок!

Я знал их – Серафиму, Лидию, Ольгу. Серафима Густавовна побывала – поочередно – женой Нарбута, Олеши, Шкловского. Лидия Густавовна была же­ной Э. Багрицкого, сын их Сева погиб на Южном фронте. Ольга Густавовна после ухода Серафимы от Олеши вышла за него замуж.

На даче Шкловских, в Шереметьевке, я встречал трех сестер вместе. Помню рассказ Ольги о том, как попала в ссылку Лидия.

Она вызвалась пойти на Лубянку по делам Нарбу– та, жалея испуганную сестру. Взяла зонтик, хотя по­года не предвещала осложнений. Там было много на­роду в приемной. Все терпеливо ждали. Время от вре­мени из комнаты выходил офицер и тихо разговари­вал с вызванной им женщиной (были одни женщины). Некоторые уходили со слезами, большинство – мол­ча. Но по их виду было нетрудно догадаться, что ни одно из заявлений не удовлетворено. Порой выкли­кали фамилию, и тогда просительница скрывалась за дверыо кабинета. Л.Г. просидела часа три. Под влия­нием нервного напряжения и ощущения полной бес­смысленности затеянного ею она сорвалась, стала по­стукивать зонтиком о пол, приковывая общее внима­ние. Как только очередная жертва «разбирательства», содрогаясь, в слезах, покинула приемную, деликат­нейшая Л.Г. – она потом много раз вспоминала и не могла понять, что это на нее нашло, – закричала: «Чего мы ждем! Мы не добьемся здесь справедливости». Это была, конечно, истерика. Офицер, который уже входил в кабинет, оглянулся и довольно спокой­но произнес: «Гражданка, да, вы, вы, пройдите за мной». И вежливо пропустил даму вперед.

Л. Г. вошла в кабинет.

И больше не вышла....

Л.Г. была волевая женщина, с достоинством про­несшая свой крест.

О.Г., совсем не похожая на волевых сестер, была мягка как воск и постоянно витала в эмпиреях.

Но и волевыми С.Г. и Л.Г. были по-разному. С.Г. подчиняла себе близких ей людей, Л.Г. жила для них."

Следующим мужем Серафимы стал писатель Николай Харджиев. По воспоминаниям современников, Сима воспользовалась этим браком в 1941 году как возможностью уехать из Москвы в эвакуацию.

В 1956-м она вышла замуж за другого классика — Виктора Шкловского, у которого она работала стенографисткой, причем тот ради Симы ушел из семьи.

Серафима и Шкловский

В. Катанян в книге «Прикосновение к идолам» вспоминал:

«Виктор Борисович (Шкловский) был взволнован... У него навернулись слезы, но вдруг:

— Когда Эльза (Триоле) спросила меня, отчего я ушел от жены к Серафиме, я ей объяснил: «Та говорила мне, что я гениальный, а Сима — что я кудрявый».

Олеша же, став классиком русской литературы, перестал писать. В конце жизни он практически спился.

Периодически он появлялся в семье Шкловских-Суок.

Виктор Шкловский и Серафима Суок

уже совсем старенькая, но до сих пор любимая - Серафима

Обычно Шкловский уходил в кабинет, плотно прикрыв дверь. В другой комнате шел разговор. Громкий голос — Серафимы, тихий — Олеши. Минут через пять Олеша выходил в коридор, брезгливо держа в пальцах крупную купюру. Сима провожала его, вытирая слезы.

За свою жизнь Юрий Олеша не сказал о Серафиме ни одного грубого слова.

Свою любовь к предавшей его Суок он называл самым прекрасным, что произошло в его жизни.

А жена Ольга  стала для Юрия Олеши верным другом, спасительным якорем, который позволял ему держаться в этой жизни. Она станет безропотно сносила его приступы хандры и длительные запои, она разделила с ним забвение и трудности. 

Ольга Густавовна никогда не жаловалась. Она любила своего Юрия, даже имя его произнося особым способом. Она была красива, добра и терпелива. И несла свой крест безропотно до последнего дня. 

«Она была женщина, Ренуар, сновиденье, она была “завтра”, она была “наверное”, она была “сейчас” и “сейчас, сейчас, подожди”, сейчас…»

«И от сестры и до сестры замкнулась жизнь волшебным кругом»

Серафима Густавовна Суок похоронена рядом со Шкловским на Новодевичьем.

Там же похоронена Лидия Густавовна Суок-Багрицкая.

И там же – Ольга Густавовна Суок-Олеша. Рядом с мужем и неподалеку от Багрицких.

Последняя запись в его дневнике:

«Подумать только, среди какого мира живешь, и кто ты сам! А я ведь думал, что самое важное, это не ставить локти на стол!..»

"Прости меня, Суок, - что значит: "Вся жизнь"..."
А мне, почему-то, запомнилось - "Суок, - что значит: "любовь"..."

Источник: biography.wikireading.ру, izbrannoe.ком, berezin.livejournal.ком