…Я прошел медкомиссию в военкомате, где призывников проверяли две докторши: «Согнись – разогнись. Годен! Следующий!»… Вместе со мной из деревни призывались Сережа Русов и Ваня Кудрявцев, и оба они погибли на фронте… На прощание отец мне сказал: «Сынок, прошу тебя. Постарайся остаться живым. Мать не переживет, если с тобой что-то случится…». …Сколько голода мы перенесли в 33 году. Страшный голод был. Уже в армии, я в Запорожье сразу попал, там были с западных районов, через их станции шли эшелоны в Германию, так говорили: Эшелон за эшелоном – то хлеб, то сало, то мясо, из СССР в Германию. Потом говорили: «Нашим же салом по нашим сусалам!» …Медицинские соединения, в основном пополненные юными девушками, отправлялись на войну. Мы еще не знали, что такое значит настоящая война, хотя и были большими патриотками. У нас какая-то романтика получалась! Пока находились в пути, сами выпускали боевые листки, сочиняли стихи и пели песни. Нам было весело, мы ехали на войну, как на танцы! А все, что творилось вокруг, нам казалось непонятным. В то время как раз была сеноуборочная кампания. Мы ехали с открытыми дверьми и видели, как женщины с косами смотрят на нас и плачут. …Вдруг исчез весь комсостав от командиров рот и выше, они бросили своих солдат в окружении. Куда–то «испарился» и мой ротный Мельников. Только взводные лейтенанты остались на позициях, а штабы полков, включая штаб нашего 1062 СП под командованием майора Зорина, еще до этого находились вне кольца окружения. Мы понимали, что приближается трагическая развязка. У нас на винтовку оставалось по пять патронов и одна неполная лента на пулемет «максим», который был у меня во взводе. Приказ на отход или на прорыв нам никто не отдавал, и никто не предпринимал попыток прорваться к нам на помощь. Просто некому было приказывать, командиры нас бросили!.. Нас «сдали», предали… …У нас подходили к концу боеприпасы, закончилось продовольствие, мы несколько дней фактически ничего не ели, и один раз нам с самолетов ПО-2 стали сбрасывать мешки с черными сухарями, но когда стали делить сухари среди бойцов, то каждому досталось от силы по два сухаря. Многие красноармейцы от голода и безысходности уже были близки к деморализации. Моя рота стояла на стыке 1062 и 1064 полков и, за два дня до того как все для нас закончилось, нам придали для атаки два танка: КВ и Т-34, но ничего из этой атаки не вышло. Четырнадцатого числа ко мне в землянку пришел лейтенант–танкист, сказал, что в поле за нами видел двух жеребят, и мы с ним пошли и пристрелили их, чтобы кониной накормить бойцов. Мне было жалко стрелять в животных, поверьте, что человека в немецкой форме было убивать легче, чем этих несчастных жеребят. Бойцы хоть успели в последний раз поесть, перед тем как нас всех взяли в плен. …Немцы все были здоровее наших и выше. Мы ж все в голоде росли, в СССР. …Наши противотанковые средства – бутылки, больше ничего. Вот так вот смерть – она ж ползет, лезет и в крестах еще немецкий танк! Мы их тогда и не видели, это ж для нас была дикость – кресты! Мы же – комсомольцы все. Поскольку танк нужно было подпустить на далее как на 10-15 метров – это же смерть на тебя ползет. Какие нервы надо, чтоб удержать себя, чувства свои, чтоб с врагом сразиться. Эти бутылки же, разобьется – и ты погиб и даже не одного танка не поджег. В общем, очень трудно было воевать с таким оружием. …В общем, меня арестовали и посадили в кондей. А когда ребята мне принесли опохмелиться, то рассказали, что меня хотят отправить в штрафную роту… Но от этой крайне неприглядной участи меня спасло только вмешательство Елены Тимофеевой – руководителя нашей летной группы. Уже ребята рассказывали, что она за меня комиссара училища и просила, и умоляла, и плакала, и что только не делала, но, в конце концов, упросила его не наказывать меня столь строго. И вот только благодаря ее усилиям через два дня я поехал в училище в общей группе… Уже после ранения однажды на аэродроме разговорился с девушкой-старшим лейтенантом, из бомбардировочного авиаполка. И вот в разговоре с ней я вдруг случайно узнал, что мой спаситель Елена Тимофеева погибла… (По данным ОБД-Мемориал командир звена 127-го ГБАП гвардии лейтенант Тимофеева Елена Павловна 1914 г.р. не вернулась с боевого задания 28.08.1943 – прим. Н.Ч.) Я был ужасно опечален этим известием.

…Когда бой закончился, сразу в деревне появились немцы. Мы попрятались сразу в своих землянках. И я хорошо помню такой момент: к нам в землянку врываются немецкие солдаты и сдирают шапки с мужчин. Мы так и не поняли: что это такое случилось? С меня сняли шапку, посмотрели на длинные волосы и оставили в покое. А они, оказывается, искали среди нас солдат, которые переодевались в гражданское и бежали от плена. Это я уже потом только это понял. В армии в то время всех стригли под «нулевку». Вот некоторые из наших и бежали сломя голову. А где скрываться? В лесу было холодно, зима очень рано у нас наступила. Поэтому много наших солдат, которые попадали в окружение и выбирались оттуда, старались смешаться среди гражданского населения. В то время под Ленинградом не только полками и дивизиями, но даже и целыми армиями сдавались в плен. …За год мы стали на производстве такими спецами, где взрослому тяжело, у нас глазки зоркие, пальчики тонкие, шустрые. Шел 42-й год. Сама калибровала головные взрыватели к «Катюшам», запалы к УЗРГ к «лимонкам», РГД – противотанковые, и работала с бикфордовым шнуром для подрывников. Вопреки военной приемке делали надписи на снарядах – «Бей врага!», «Ждем с победой!» – чтобы чувствовал и знал боец, это свои, родные руки подают ему снаряд. И случилась в хаосе войны невероятная история. Мой двоюродный брат Сашка, который был на фронте. Распечатывая в бою очередной ящик со снарядами обнаруживает ярлычок, а там стоит моя фамилия. Он написал на завод, разыскал меня. Завязалась переписка. Все бойцы восхищались – ну надо ж, вот повезло – тебе сестра оружие прямо на передовую подает.

…Ранение и контузии мне потом не особенно досаждали, хотя именно они потом спровоцировали энцефалопатию и нарушения вестибулярного аппарата. Самую страшную зарубку на память о себе война мне оставила в виде хронического гастрита, я хорошо помню, как без еды на фронте мой желудок просто сгорал. …Если вы не против, я продолжу свои рассуждения об этой бессмысленной тактике под названием «Вперед, наступать!» Для этого приведу простой пример, как это в действительности происходило. Предположим, командир дивизии докладывал вышестоящему начальству о том, что дивизия сформирована, только что прибыла с тыла, можно сказать, пришла боеспособной и может вести активные боевые действия. В действительности ничего это не было! Многое ведь зависело от того, насколько умело подвозились обозы с продовольствием и снаряды, то есть, все зависело от успешной обеспеченности наступления. Этого обеспечения не было! А так как с этими 150 патронами и пятью снарядами на орудие и миномет нас стали вводить в бой, мы фактически ничего не смогли взять. Помню, когда мы подошли к одной деревне, нам поставили следующую задачу: «Взять станцию Змиевка!» А станция Змиевка находилась в 8 кимлометрах от нашей передовой. Так мы не то что Змиевку, деревню, которая располагалась у нас под самым носом, не смогли взять. Людей там положили, можно сказать, совсем зря.

…Нам был отдан такой приказ: «Во что бы то ни стало взять вокзал!» И вот наша бригада, которая пришла сюда, как говорят, полноценная-полнокровная, численность которой составляло что-то около 3200 человек, была брошена на этот вокзал. Справа к нам еще какой-то полк подошел и был тоже, как и мы, все своей массой брошен туда. А между тем позиции у немцев были очень сильно укрепленными. В частности, с одной стороны вокзала стояли три танка «Тигр» и с другой стороны два таких же танка, а весь вокзал, подвал и окна были в амбразурах. И вот это море огня нас, как говорится, и встретило. И так «хорошо» встретило, что когда мне оставалось добежать до вокзала метров, наверное, тридцать, я почему-то оглянулся и увидел такую картину: почти никого не осталось в живых и лишь какие-то единицы бегут назад. Тогда и я развернулся и ползком по грязи попятился назад. Шлепнулся, помню, в колею, где недавно, видимо, танк проходил. И стал по-настоящему драпать. Отчета в своих действиях себе не отдавал уже никакого! Мы, чудом выжившие бойцы бригады, сумели добежать до здания какой-то школы. Но мы не знали, что нужно делать, так как не оставалось в живых ни одного офицера, а значит, некому было и приказа нам отдать. Короче говоря, весь день мы собирались и физически восстанавливались, а на следующий день вдруг поступил снова приказ: «Взять вокзал!» Нас спасло то, что когда мы прибыли на место, немцы ушли и вокзал освободили. Если бы они не ушли, неизвестно, чем бы все окончилось. А впрочем, этого ухода и следовало было ожидать, так как по существу эта группа немцев находилась у нас в тылу. Интересно, что 30 лет спустя, когда я ездил с женой на своей машине на юг, то решился проехаться по отдельным местам, где когда-то участвовал в боях. И больше всего хотелось попасть в Фридриховку. Когда же я туда приехал и посетил вокзал, то увидел там большую мемориальную стену с именами погибших. Я там насчитал 2860 фамилий. Это были погибшие за вокзал, который тогда так и не смогли захватить. Людей, можно сказать, там зря положили.

…Ко всем моим бедам, лагерная полиция, составленная в основном из украинцев–предателей, которых здесь называли «сержантами», постоянно искала среди пленных евреев и бывших политруков, и когда я увидел среди полицаев своего бывшего сослуживца по «школе младших лейтенантов», поляка по имени Антон, то я понимал, что если он меня заметит среди пленных, то сразу узнает и выдаст немцам на расправу. А выявленных среди пленных евреев ждала лютая смерть: могли окунуть в холодную воду, а потом поставить голым на весь день на мороз, пока насмерть не замерзнешь, в другой раз выданного предателем-полицаем еврея-красноармейца привязали веревкой к машине и так на машине кругами таскали его по земле, а немцы смотрели на его муки и смеялись. Самой быстрой смертью для военнопленного – еврея в этом лагере была одна – если на него охранники натравливали собак, которые моментально загрызали жертву насмерть. …И тут я услышала чей-то панический голос: «Начальник госпиталя ранен!» И мы, три старших операционных сестры, как только услышали это, поднялись и побежали через шпалы. Двух из нас сразу убило. Одну так даже разорвало пополам: одна часть тела полетела в одну сторону, другая — в другую. Но я успела отбежать и потом добраться до начальника госпиталя. …В лагере среди пленных были антинемецкие, антиукраинские, антисемитские и антисталинские настроения. Немцев мы ненавидели, как своих мучителей и убийц, как жестоких зверей и захватчиков-оккупантов. Это понятно, само собой. Антисталинские настроения наиболее ярко проявились тогда, когда немцы нам объявили, что Сталин заявил: «У нас нет пленных, у нас есть предатели». И так многие из пленных, которые были постарше меня лет на десять, еще до войны ненавидели Сталина с его колхозами, репрессиями и Беломорканалами, но после этого заявления «вождя народов» большинство из наших в лагере уже проклинало его вслух. Антиукраинские настроения были вызваны тем фактом, что украинцы массово шли на службу к немцам и в полицейские батальоны, и во многих концлагерях, например, в таких как Пески и Кресты, лагерная полиция состояла на 80% из украинцев. Их считали за «поголовно продажную нацию»… Антисемитские настроения среди пленных появились благодаря непрерывной планомерной немецкой юдофобской пропаганде и потому что «крайние» в любой ситуации всегда оказывались евреи, а немцы и «власовские» агитаторы все время пытались внушить пленным, что проклятая война началась из–за евреев, которые все «проклятые жиды-коммунисты». …Я был направлен в 22-й отдельный полк связи. Однажды прямо в здание нашей казармы, где мы тогда жили, точно попала бомба. И 30-40 девчат, которые с нами служили, погибли прямо у нас на глазах. Этих мертвых девчонок мы стаскивали в подвал. Всех нас, кто остался в живых, переселили в соседнюю казарму. А меня утром вместе часовым поставили охранять этот подвал с погибшими связистками. Их там укрыли плащ-палатками. Я помню такой момент: ветер гуляет сквозь выбитые окна и поднимает эти плащ-палатки, я пугаюсь, они мне кажутся живыми, становится страшно… Я в первый раз в жизни видел убитых. Я не выдержал, когда смена пришла, я сказал: «Я боюсь тут стоять!» И меня тогда сменили. Потом этих девушек похоронили. Они все были ленинградками, служили у нас в части на должностях радисток и телефонисток. Так что эта смерть оставила у меня в душе тяжелые ощущения, хотя потом на фронте я видел смертей немало. …Солдаты научились спать стоя во время передвижения на марше. Кто-то хватался за мой ремень сзади меня, я — за ремень идущего впереди, и потихоньку спал. Если кто-то оступился и падал, то я это слышал уже. Так что все это дело было у нас хорошо организовано. Конечно, после того, как пробыл несколько суток «в обороне», засыпал поневоле. Но спали мы, разумеется, не только во время передвижениях на марше. Как это дело организовывалось? Предположим, сменился я с блиндажа во время стояния «в обороне». После этого возникала потребность поспать. Но зимой никаких построек поблизости не было. Поэтому я делал следующее — отрывал яму в снегу и расстилал палатку, где ложился спать. Сразу после этого меня для того, чтобы было потеплее, зарывали в снегу. И я спал. Место, правда, нужно было чем-то отмечать, чтобы тебя потом смогли откопать. И еще делали небольшую дырку для воздуха. …Когда я сегодня слышу разговоры о том, что фронтовики шли в атаку с возгласами «За Сталина, за Родину! Ура, вперед!», я не могу этого подтвердить. Никогда этого я не видел. Это все вранье. Никакого порыва воевать именно за Сталина у нас было. Мы выполняли свой долг и не вели эту войну ради Сталина. …Когда поднимались в атаку, возгласы «За Сталина» никто не кричал. Тогда во время атаки вообще никакого звука не было. Была мертвая тишина. Тот, кто что-то выкрикивал, как правило, сразу же и погибал. Так было, например, в боях за вокзал в Фридриховке. Один офицер у нас крикнул: «За родину-ууу! Взять! Вперед!» Его моментально уничтожили. Я вообще считаю этот бой фантастикой или каким-то заколдованным случаем: когда шансов выжить почти не было и спаслись буквально единицы, я и ни одной царапины не получил. А где-то в Западной Украине мы вели бои за один маленький городок. Расположившись перед маленькой речушкой, за которой находилось одно какое-то село, мы приготовились к атаке. С той стороны реки около моста стоял немецкий танк «Тигр», его пушка была направлена в нашу сторону. У нас народу было совсем немного. Нас, кажется, тогда прикрепили к чужой части. Командир дал возглас: «За Родину! За Сталина!» И только успел он это крикнуть, как случилось прямое попадание снаряда. От него ничего не осталось. Как говорят, был человек, – и нет человека. …Отношение к Сталину не было однозначным, одно время я даже к нему хорошо относился… Но приехал после демобилизации в Долинку к матери, посмотрел, что происходит вокруг, многое узнал от людей отсидевших свои срока по 58-й статье и тогда окончательно понял, в какой стране я живу и что представляет из себя Сталин. А когда прошел 20-й съезд и большая часть сталинских преступлений стала известной, то я окончательно определился в своем отношении к Сталину – это был и есть монстр, убийца и злодей, загубивший нашу страну… Когда кто-то из ветеранов начинает «заливать», что «…с именем Сталина мы поднимались в атаку», то это значит, что он сам в атаки не ходил. Никто и никогда перед боем или поднимаясь в атаку не кричал «За Сталина!», и тот, кто утверждает обратное, просто безбожно врет. …Те солдаты, что воевали на правой стороне Дона, они же видели силу немецкую и видели свою силу, с чем мы воевали и с чем они воевали. Мало веры было, что наша Победа будет, они намного нас сильней. Но, видишь ли, нас убеждали, что мы духом сильней, но дух его разве поймаешь?! А немца видишь, вооруженного до зубов.

Подпишитесь на наш
Блоги

Воспоминания ветеранов....

13:12, 9 мая 2012

Автор: Onlin888

Комменты 54

M

Великая Победа, которая досталась нашему народу страшной ценой. Хотя многие не хотят знать правду, им удобнее представлять историю в жанре "Гусарской балады" с песнями, плясками и под руководством "великого Сталина", унижая память солдат, победивших ценой нечеловеческих усилий.

B

Вспомнился иосиф кобзон, поющий "день победы" у хозяина черкизона исмаилова и его : с победой, тельман! К чему это было?

Аватар

в источнике, где я взяла материал, еще много воспоминаний. начитавшись, я поняла, что мы выиграли войну просто на энтузиазме и духе русского человека. Для войны абсолютно были не готовы ни вооружением, не спецподготовкой. Просто хаос какой-то..

Аватар

Спасибо за пост. Грустная и тяжёлая правда. Но самое главное, что победа наступила.

Аватар

"…Если вы не против, я продолжу свои рассуждения об этой бессмысленной тактике под названием «Вперед, наступать!» Для этого приведу простой пример, как это в действительности происходило. Предположим, командир дивизии докладывал вышестоящему начальству о том, что дивизия сформирована, только что прибыла с тыла, можно сказать, пришла боеспособной и может вести активные боевые действия. В действительности ничего это не было! .... Людей там положили, можно сказать, совсем зря." Победа - наша гордость, но те жертвы, которые пришлось положить на то, чтобы она нам досталась недопустимы! В СССР погиб такой процент населения, как ни в одной другой стране. Люди - герои, и очень больно признавать, что колоссальные потери были достигнуты не только усилиями армии Гитлера, а во многом политикой Сталина.

Подождите...