Мне было пять лет. Это был конец 80-х, лето, я жила у бабушки и дедушки. Со мной был мой младший брат, которому было три года. Еще там жили мои дядя и тетя – дяде было всего пятнадцать, тете двадцать шесть. Еще с нами жила одна родственница, и какие именно ее связывали с нами связи я уже и не помню. Кажется она была то ли теткой, то ли двоюродной сестрой моей бабушки, помню, что она была очень дряхлой, целыми днями грелась на солнышке. Помню, что мы, дети, ее очень не любили и боялись, не знаю почему – может просто боялись старости? Мы очень редко видели настолько дряхлых, сгорбленных людей…

В тот день мы были дома одни. Я, мой брат и эта старушка… Я помню, что знала ее имя, но сейчас не могу вспомнить. Это был частный дом в поселке, с огородом и загоном для скота, каждое утро корова и несколько баранов отправлялись на пастбище, а вечером возвращались домой. Бабушка, дедушка и тетя были на работе, где был дядя – а бог его знает. Тогда мы часто оставались дома совсем одни. Это было обычно. В тот день мы сидели дома, а старушка на улице, на солнышке, на своем обычном месте – на земле был растелен коврик с подушками, на котором она и сидела целыми днями.

Помню, что услышала стук в ворота и побежала посмотреть, кто пришел. Почему-то ясно помню эту сцену – я открываю входную дверь и выглядываю на улицу, и вижу мужчину, который стоит, склонившись над моей старой родственницей, пожимает ей руку, оборачивается и смотрит на меня, так и вижу его, все еще склоненного, держащего ее за руку, повернувшего голову в мою сторону…

Помню, что он пришел к моему дедушке, что-то ему надо было с ним обсудить, или рассказать, или передать – я не помню, на самом деле, зачем он к моему дедушке пришел.

Он вошел в дом и начал со мной разговаривать. Я помню, в какой это было комнате – в этой комнате я потом прожила еще много лет. Это была комната моей тети. Там был диван, раскладывающийся в кровать, на этом диване я спала рядом с моей тетей, и перед сном она часто устраивала мне экзамены – назови все столицы советских республик. Все буквы английского алфавита. Досчитай до ста и обратно. Это был конец восьмидесятых, когда было модно, но немного необычно раннее развитие ребенка, и мои родители старались это практиковать. Я помню, что маленькая я была ужасно горда, что в пять лет уже умела читать, писать, складывать и вычитать, читала наизусть стихи Пушкина (там на неведомых дорожках), Маяковского (стихи о советском паспорте), Некрасова (Заплатова, Дырявина, Разутова, Знобишина, Горелова, Неелова, Неурожайка тож. Забавно, я думала, что «Неурожайка Тож» - это тоже название деревни).

Когда к нам приходили гости, меня часто вызывали родители и просили показать мастерство – и я читала стихи наизусть, говорила My name is N, I am five, my mother is doctor and my father is engineer, one two three four five six seven eight nine ten!

Гости радостно визжали, хватали меня на ручки, сажали на колени, обнимали, целовали, говорили родителям, какая я красивая и умная девочка. Родители и родственники всегда баловали меня, и для меня было обычным делом, что меня сажали на колени, гладили, обнимали и целовали разные люди. Поэтому я не удивилась, когда этот мужчина вошел со мной, начал разговаривать, слушать стихи, которые я знаю, посадил меня к себе на колени и начал гладить.

Дальше началось что-то странное. Он начал просить меня поцеловать его. Я поцеловала его – как и всех остальных людей – в щеку. Но он начал целовать меня по другому.

- Давай поцелуемся – сказал он мне. И я его поцеловала, но он сказал, что не так. Он поцеловал меня в рот. И засунул мне в рот язык. Я… Я до сих пор не понимаю, как я себя чувствовала. Это было странно, это было непонятно, это было как-то противно. Мокрый противный язык у меня во рту. Я начала отталкивать его, но он стал говорить мне, какая я хорошая и умная девочка, как он хочет поцеловать такую умную и хорошую девочку. Он просил меня снова почитать стихи. Рассказать про детский сад. Еще про какие-то вещи. На некоторое время он ничего не делал, я просто сидела у него на коленях, лицом к нему, рассказывала о своих детских заботах, и он просто слушал, смотрел на меня и гладил меня по ногам, попе и спине. А потом говорил: «Давай поцелуемся» - и снова засовывал язык мне в рот.

Не знаю, как долго мы так просидели, но тут наконец пришел мой дедушка, и все закончилось. Я помню этот момент как сейчас – я сижу на коленях у этого мужчины, из коридора в комнату заглядывает дедушка, мужчина аккуратно снимает меня с колен, здоровается с дедушкой и уходит с ним куда-то.

Он не просил не говорить о случившемся. Он встал и пошел, как будто ничего особенного и не происходило. Я тоже встала и побежала играть, как будто ничего и не происходило. Мой маленький братишка, который все это время или играл сам с собой на полу в той же комнате, или куда-то убегал, а потом возвращался, ничего никому не сказал. Как будто это было самое простое, обычное, ничем не необычное дело. Я не знаю, почему я никому не сказала, что незнакомый дядя трогал меня, целовал меня, засовывая язык в рот.

Я не была травмирована в то время. Может быть, было бы лучше, если бы у меня была память похуже, и я забыла это. Но я запомнила. И когда я выросла, я поняла, что произошло. То есть, я помнила это всегда. Я никогда это не забывала. Но чем старше я становилась, тем больше я понимала, что то, что произошло тогда, было неправильно и отвратительно. Забавно, я узнала, что такое секс и сексуальные отношения еще до того, как поняла, что тогда случилось – я просто не связывала то сидение на коленях у незнакомого мужчины с тем, что мы, глупые детишки, называли смешным словом «***ться».

Я не скажу, что это все как-то травмировало меня, испортило мою жизнь или что-то там еще. Я была счастливым ребенком, и еще долгое время потом я прожила счастливую жизнь. Сейчас я иногда вдруг вспоминаю это, и меня пробирает стыд, жаркий стыд, а еще омерзение, отвращение и злость к этому человеку, потому что… Потому что как он посмел так поступить с ребенком?! Как? Мне страшно подумать, что он делал потом, что было с ним потом – но я не помню его имени, не помню его лица, и даже голос наверное уже не узнаю.

Но я хотела это рассказать, потому что часто читаю комментарии к известным историям о том, что «Почему она молчала? Почему не рассказала? Куда смотрели родители? Да такого просто не может быть» - и вспоминаю, что сама промолчала, не рассказала, и родители ничего не заметили, и мне становится страшно при мысли о девочках и мальчиках, которые также продолжают молчать, и родителях, которые не заметили.

Возможно, история моя совершенно глупая и неинтересная, банальная, скучная, и ни к чему было ее вспоминать. Намного больше женщин и мужчин, которым досталось намного больше, кому было куда хуже, я со своей дурацкой историей просто дитя, ничего в жизни не видевшее. Но все же...

Я никогда никому ее не рассказывала, ни вслух, ни на письме, ни родителям, ни друзьям, ни своему парню, никому. Честно скажу – мне было стыдно. Потому что я сидела у него на коленях, сама, я не сопротивлялась, не пыталась убежать, не понимала, что то, что происходит – неправильно, и я не пыталась рассказать. Мне было стыдно и неловко. Мне и сейчас стыдно и неловко.

Я понимаю умом, что мне не за что стыдиться, но до сих пор иногда, когда вдруг вспоминаю этот момент – хочется закрыть глаза, закрыть лицо руками и сказать: «я не хочу, не хочу, не хочу об этом думать». Я ни в чем не виновата. Мне было всего пять лет. И мои родители не виноваты. Никто не виноват. Кроме того урода. И нет, я не хочу знать, что с ним стало. Я только надеюсь, что он больше не тронул никого.