Два голубых клочка картона: ряд 22, места 13, 15. Три номерка от гардероба, цветной буклет, несколько рисунков дочери. Все, что осталось от похода семьи Старковых 23 октября прошлого года на “Норд-Ост”.

Нет, не все. Еще две могилы — мужа и дочери-подростка, инвалидность приветливой хозяйки и горе, которое ей нести всю оставшуюся жизнь. Чудом выжившая заложница Тамара Старкова больше не верит в поговорку про то, что снаряд никогда не попадает в одну воронку дважды.

Детскому доктору Тамаре Старковой сходить на “Норд-Ост” предложила подруга Наталья. Идти Старковы решили втроем — Тамара с мужем Сашей и 16-летней дочерью Лизой. Младшего, 11-летнего Сережку, думали оставить дома. Подруга Тамары Наталья собиралась в театр одна.

— Знаете, сейчас в тысячный раз все вспоминаешь и обращаешь внимание на каждую мелочь, — прыгает чашка в руках у Тамары Старковой. — А тогда… Подруга смогла заказать билеты только на третий раз, нам пришлось их ждать около месяца. Теперь думаю, что нас туда не пускали, давали нам шанс.

Все случилось, когда началось второе действие. Террористы стали минировать зал, а потом на 15-й ряд, куда пересадили Старковых с подругой Наташей, положили ту самую огромную бомбу.

— Мы сидели так. Бомба, чеченка, свободное кресло, Лиза, Саша, я и Наташа, — объясняет Тамара. — Лиза очень испугалась бомбы, плакала и просила, чтобы мы все вместе пересели поближе к сцене. Я не знала, чем ее успокоить, и сказала, наверное, ужасные слова: “Останемся здесь — тогда мы взорвемся очень быстро, ты даже ничего не почувствуешь. Мы увидим бабушку, дедушку... А люди, которые сидят впереди, тоже погибнут, но им будет очень больно умирать”. Знаете, это очень страшно: ТАК успокаивать своего ребенка...

Первое время заложники, пугаясь автоматных очередей, ложились на пол. Александр и Тамара Старковы брались за руки и накрывали своими телами Лизу, надеясь, что хотя бы ребенок выживет. Чеченцы над ними смеялись: “Боитесь, да?.. А у нас каждый день — выстрелы, и каждый день — смерть”.

— Мы поняли, что нам отсюда не выйти живыми: ведь нас “взрывали” по пять раз в день, — продолжает Тамара. — Вот влетают чеченцы и кричат нам: “Готовимся к взрыву!” Неужели — сейчас?.. Мы вчетвером беремся за руки. Я шепчу дочке: “Лизочка, молись потихоньку”. Девочка — в слезы: “Мамочка, я ничего не помню”. “Повторяй, — говорю, — за мной: “Боже святый, Боже безгрешный, помилуй нас...” Вдруг у чеченцев начинается суета, они обнимаются, веселятся: “Радуйтесь, начались переговоры!” И мы оживаем. Мне кажется, они и сами боялись смерти: например, у чеченки, которая сидела рядом с нами, все время от напряжения потели руки.

В один из дней мы сидели и думали, что будет с нашим сыном после того, как нас не станет. Саша вздохнул: “Сережу что, теперь в детдом отдадут?..”

25 октября захватчики с самого утра по трансляции гоняли свои песни. Монотонные и протяжные, давящие на психику.

— Прошло уже три дня, а ситуация не менялась. С нашим сыном дома осталась моя сестра. Саша предложил ей позвонить и сказать, где лежат деньги, чтобы она хотя бы похоронить нас смогла, — сама ведь учительница, средств никаких... Мой сотовый “садился” — надо было говорить быстро. Я собрала все силы, чтобы не заплакать: “Сережку не бросай! Деньги на похороны — в шкафу. Прощай!”

Наступило 26 октября. Времени было около часа ночи. Повисшую тишину в зале разорвал резкий звук. Кто-то сзади нас сказал что-то вроде “По коням!”. Я обернулась. Прямо по рядам кресел бежал молодой парень. Видно, нервы не выдержали. Я понимала, что он бежит в нашу сторону, что на нашем ряду бомба, что рядом со мной дочка... И одна только мысль: как его остановить?! Чтобы пригнуться — и мысли такой не было. Видно, муж думал об этом же и схватил его за ногу. Парень упал замертво. Тут я почувствовала удар в левый бок. И живот у меня заболел сильно. Платье на мне было черное, не видно крови совсем, и непонятно, что со мной. И я теряю сознание. И мне снится сон — про чеченцев и “Норд-Ост”. Я думаю: какое счастье, что все это только сон! И улыбаюсь. Прихожу в себя — Саша несет меня на руках и кричит: “Гады-чеченцы! Вы убили мою жену!..”

Тамару положили на кресла с оторванными подлокотниками. Женщина умирала от боли, но как врач смогла поставить себе диагноз, подозвала одного из медиков из числа заложников и попросила обезболивающее, объяснив, что ей совсем плохо: пуля задела селезенку и кишечник. И на задворках угасающего сознания поймала мысль: говорят, что снаряд дважды в одну воронку не попадает. Раз ее ранили, то Саша с Лизой наверняка останутся жить…

Увидев, что натворила пуля, чеченцы немного даже заволновались и стали просить Тамару там, за пределами ДК, объяснить, что они “не виноваты” и ни за что не стали бы в нее стрелять, если бы тот парень не побежал. Тамара собрала все силы и пообещала сделать все как они хотят, но взамен попросила отпустить дочь — ведь она очень больной ребенок, у нее слабые сосуды головного мозга. Чеченец согласно покивал головой. У раненой матери отлегло от сердца: дочь будет жить. Как медик, Старкова понимала, что при таком сильнейшем кровотечении шансов выжить у нее почти нет, и радовалась, что хотя бы спасет дочь.

…“Скорой” все не было. Тамара лежала на сломанных креслах в зале ДК, Саша держал ее правую руку, а Лиза сжимала левую.

— Я так устала, я так хочу поспать, — шептала умирающая, — но почему же нет “скорой”?..

От нечеловеческой боли Тамара все время теряла сознание, а дочь боялась, что она умрет, и плакала: “Мамочка, умоляю, не закрывай глаза...”

— Я почему-то тогда поняла, что Сашу я никогда не увижу, и стала с ним прощаться, — кусает губы Тамара. — Я прожила с ним 17 лет, столько хотелось ему объяснить, а смогла только сказать: “Я тебя люблю. Прости и прощай”.

И тогда настоящий мужик и мент Саша заплакал…

“Скорая” приехала на Дубровку через полтора часа. Старкову понесли к выходу на какой-то тряпке.

— Я уже как в тумане вижу: дочь вроде идет за мной, но как-то нерешительно. И я кричу: “Ради Христа… Нет, ради Аллаха! Вы обещали ее отпустить”.

На эти слова ушли последние силы, и Тамара отключилась.

Пришла она в себя от холода. Какой-то голос сказал рядом: “Платье надо резать”. — “Зачем? — возразила Тамара. — Я сниму”. — “Блин! — удивился голос. — Как она может говорить, у нее ведь давления вообще нет?!” И еще: “Какая красивая женщина!..” Все. Забытье.

Очнулась она в реанимации через трое суток после операции. Пуля была со смещенным центром тяжести — вошла в нескольких дюймах от сердца, ударила в правое ребро, сломала его, задела легкое, ушла в живот, задела селезенку, которую пришлось удалить, и толстый кишечник, с частью которого тоже пришлось расстаться.

Очнулась больная, а говорить не может, потому что подключена к аппарату “искусственное легкое”. Руками круг очертила и смотрит на врачей вопросительно. Врач головой мотает: “Нет, взрыва не было”. Тамара тогда на листочке пишет: “Лиза, Саша”. И опять с надеждой такой в лица их заглядывает. А врачи глаза отводят: “Ищут их, в больницах они”. И Тамара принялась ждать. Сын прислал записку, написанную оранжевым фломастером: “Мама, у нас все хорошо. Я тебя люблю!” И Тамара подумала: как будет здорово, когда они все наконец-то встретятся...

Мужа и дочь давно похоронили, и каждый день к Тамаре приходили в больницу психологи, говорили о жизни и смерти, готовили ее к страшному известию, — а она ждала.

— В тот день, в начале ноября, меня накололи чем-то. А днем пришла сестра Света, обняла меня и заплакала: “Саша и Лиза погибли. А Наташа выжила — сидит уже три часа внизу, рыдает, боится сюда подниматься, чувствует себя виноватой”. Но за что? Она же не виновата, что так получилось. Наташа зашла в палату: “Прости меня”. Сидим все, плачем навзрыд... А потом я сказала себе: “Тамара, у тебя сын. Надо жить, надо вернуться домой, несмотря ни на что”.

Через 40 дней после ранения Тамару Старкову выписали из больницы.

— Я очень боялась идти домой. Но я увидела, что Сережа открывает мне дверь и улыбается. И чернота, которая у меня всегда перед глазами, словно отодвинулась и ушла в сторону. Я так по нему соскучилась! Я при нем не плачу, держусь. Я всем говорю: я — сильная, не надо меня жалеть. Да, я теперь — инвалид, сына растить не на что. Компенсация, за которую мы боремся, — моя единственная надежда.

Да, я видела смерть очень близко, все равно что вернулась с того света. Но, если мне плохо, я думаю: у меня же сын. А как же те женщины, у которых никого не осталось?..

Надо людям пользу приносить — вот я и попросила поставить мне рабочую группу инвалидности, работаю в поликлинике потихоньку.

Тамара незаметно вытерла слезы и взяла на руки свою белую кошку.

— Я кошку Мусей назвала. Кошка очень на Лизу похожа: ласковая и своенравная. И родилась в конце октября. Может, Лизочкина душа у нее? Знаете песню “Когда я стану кошкой”? Я ее слушаю и плачу. А потом смотрю — и кошка тоже ее слушает...