Это часть воспоминаний Дурова. В одной из своих книг он написал об Андрее Миронове, с которым дружил. Меня потрясла эта история, ее трагизм. Ведь мы (я) видели как раскрылся только комический талант Миронова. Из нашей современности кажется, что он был бог и царь в свое время. При таких родителях, такой семье и таком признанном таланте - и внешности, Андрей Миронов по праву для многих был (и есть) - Кумир! К слову, когда кто-то говорит с пренебрежением о том что какой-то актер пробился благодаря связям родителей и этим все сказано - я так хочу сказать, что не смотря на талантище Андрея, он тоже вышел из очень известной актерской семьи. "Миронова и Менакер" - это был бренд своего времени! Как и сам Миронов.

И вот этот признанный красавец, заслуженный артист, ярчайшая индивидуальность воспитанная в известнейшей семье, - потерпел такое незаслуженное поражение... об этом неизвестном эпизоде жизни Андрея Миронова и пишет Дуров: " Все началась с дурацкой шутки, с актерского дуэта на репетиции. Я шел за кулисами и вдруг у меня перед носом распахнулась дверь репетиционного зала и из него выскочил Станислав Любшин, а за ним, с веником в руках, Олег Даль. – Ах ты, мерзавец! – кричал Олег. – Он не помнит! Вот я тебе всыплю, так ты сразу вспомнишь! Негодяй! Не раздумывая, я выхватил веник у него из рук и завопил: – Ты чего орешь?! Чего ему вспоминать?! Я тебе сейчас так врежу, что ты сам все на свете забудешь! Понял, сукин сын?! И замахнулся на него веником. Олег бросился от меня бежать, а я, не переставая ругаться, за ним, пытаясь достать его веником. Мы выбежали на большую сцену, сделали круг и влетели в другую дверь репетиционного зала, продолжая играть начатый этюд. В зале начался хохот. Наконец, я выдохся, бросил веник и предупредил Олега: – Еще раз повысишь голос – убью! Я вышел. За моей спиной продолжали хохотать, и громче всех смеялся наш учитель и режиссер - Эфрос: – Ду-ра-ки! Вот дураки! – Да не дураки, Анатолий Васильевич! – возразил кто-то. – Вот так надо играть. А через несколько дней ко мне в гримуборную заглянул Эфрос. – На, быстро прочитай, и сам все поймешь. – И он положил на стол рукопись. Это была пьеса Эдварда Радзинского «Продолжение Дон Жуана».

Содержание этой известнейшей вещи - вкратце таково. Откуда-то из другого измерения на землю спустился Дон Жуан. Такой обобщенный образ великого обольстителя всех времен. И он ищет своего слугу - Лепорелло. Наконец, находит. Но Лепорелло уже и не Лепорелло, а Леппо Карлович Релло, деловой человек, фотограф из ателье. А заведует этим ателье "Командор", у которого красивая жена - Дона Анна. Дон Жуан и Лепорелло встречаются, и бывший слуга делает вид, что не узнает этого гражданина, никогда не знал и знать не хочет. А Дон Жуану необходимы воспоминания, ему хочется вспомнить всю свою жизнь. А заодно заставить и слугу вспомнить свою. Лепорелло сломлен и начинает вспоминать все любовные истории Дон Жуана. Но, странно, обольститель помнил лишь глаза, объятия, тайные встречи. Но не помнит, а скорее, не хочет вспоминать удары своей шпаги, стон умирающего соперника, горе обманутых отцов и мужей, кровь. «Я убил?! Разве?! Не помню, не помню!» говорит Дон Жуан. Лепорелло понимает, что это уже не тот Дон Жуан. В нем осталось только романтическое начало! Он не боец – он поэт. Он слаб. А значит…И Лепорелло начинает действовать. От его наглости умирает, хватаясь за сердце, Командор. Дона Анна становится женой этого Релло, а Дон Жуан – его слугой. Вот такая грустная история.

Звоню Анатолию Васильевичу Эфросу: – Замечательная пьеса! А кто кого играет? – Ну, ты – Лепорелло, Дона Анна – Ольга Яковлева, Командор – Леня Каневский, Проститутка – Лена Коренева. А кто Дон Жуан, не знаю. Думай. Начинаю думать, перебирать в памяти актеров – все не то! А через два дня Эфрос подходит ко мне и говорит: – Левка, я придумал – Андрей Миронов! Я ему уже передал пьесу. Ну, как? – Да уж лучше не придумаешь, – говорю. – Только бы он согласился. – Да он согласился не читая! Давно, говорит, хотел с вами встретиться. А через несколько дней мы встретились все вместе. У меня было такое ощущение, что мы работаем с Андреем давным-давно. Репетиции проходили весело, мы валяли дурака, импровизировали. – Все правильно, ребятки, – говорил удовлетворенный Эфрос. – До премьеры. – Нет, Анатолий Васильевич, – возражал Андрей. – Давайте еще раз. Я хочу закрепить. Мы повторяли сцену, и снова Эфрос хвалил нас.

Но Андрею все было мало. – Давайте еще повторим, – просил он. Иногда мы одну и ту же сцену повторяли много раз. Андрей вкалывал по-настоящему, въедливо, кропотливо. Он выверял каждую мизансцену, каждую реплику. Часто мы заканчивали репетиции мокрые и выпотрошенные. Кажется, все, до завтра! Но Андрей снова просил: – Анатолий Васильевич, давайте поговорим. Я хочу кое-что уточнить. И так – каждый день. Он фиксировал все нюансы, родившиеся на репетиции, многое записывал. А перед следующей репетицией заглядывал в свою тетрадочку, сверяя по записям игру.

Это уж я потом узнал, что он тяжело болен. У него был жуткий фурункулез. Играл он бесподобно, с полной отдачей, не щадил себя. А после спектакля, когда переодевался в гримуборной, у него вся рубашка была в крови… Когда мы играли, я забывал, что это больной человек и что к нему следует относиться очень бережно. Да нет, не забывал! Он своей игрой заставлял забывать, что он болен. И всем своим поведением давал понять: «Вот у меня-то и ничего нет! Это у вас могут быть какие-то болячки, а у меня как раз все в порядке и ничего не может быть».

Приближалась премьера, начались прогоны. Мы уже окончательно притерлись друг к другу. А Андрей на каждой репетиции все что-нибудь прибавлял, начинал вязать свои «мироновские» кружева. По ходу пьесы я накрывал стол проголодавшемуся Дон Жуану. Вынимал из кармана банку консервов, открывал ее и ставил перед Андреем. Он долго рассматривал содержимое, осторожно пробовал и спрашивал: – Что это? – Мелкий частик в томате, – валяя дурака, отвечал я. – И вы это едите? – Давайте я уберу. – Ты что? Пошел вон! – орал он на меня. – Я ничего подобного никогда не ел! И на глазах у публики с завидным аппетитом, восторгаясь и причмокивая, съедал всю банку. Незатейливая находка, но он играл эту сценку с таким изяществом, и у него в это время были такие наивные детские глаза, что зрительный зал взрывался аплодисментами.

А в финале он всех потрясал. Там повторялась сцена, которая была в начале, только теперь хозяином был Лепорелло. Надо было видеть трагические глаза Андрея, в которых затаилась мольба: «Не надо бить меня…» Сломленный, подавленный Дон Жуан поднимал с пола портфель и покорно шел какой-то шаркающей старческой походкой за Лепорелло, который победоносно вел под руку теперь уже свою Дону Анну.

Премьера прошла прекрасно. Маленький зал, вмещающий всего восемьдесят человек, был забит до отказа. Зрители сидели в проходах на полу. И никто не роптал и не жаловался на тесноту. А ведь помимо обладателей билетов в зале было еще не менее шестидесяти человек! И так каждый спектакль. А однажды прибежал взволнованный директор. – Ребята, что делать? Там приехала целая группа космонавтов. Стоят у служебного входа. Спрашивают вас. Мы с Андреем побежали вниз. За стеклянной дверью толпились народные герои, для которых тогда все двери были открыты настежь. – Дорогие товарищи, – говорим, – зал забит до отказа. Не выгонять же кого-то из зрителей! Нас, кажется, поняли.

А на одном из спектаклей появился известный американский продюсер Пап. Ему тоже не нашлось места, и для него поставили стул, чуть ли не у нас на носу. Такого зрителя мы еще не видели. Он, не умолкая, хохотал во все горло, аплодировал, не жалея ладоней, и сползал на пол, держась за живот...

А после спектакля Пап пришел в гримуборную Андрея. Обнимал его, что-то восторженно выкрикивал, вытирал слезы. И тут же заявил, что приглашает нас в гастрольное турне по всем столицам Европы, а потом по Америке. Тогда мы подумали, что он говорит это для красного словца, от избытка чувств. Но через несколько дней действительно получили от него официальное приглашение. Конечно, мы обрадовались, но радость наша оказалась преждевременной. Заместитель министра культуры заявил, что с этой антисоветчиной мы поедем за границу только через его труп. Он остался жив, и мы никуда не поехали. До сих пор не могу понять, какое отношение имели Дон Жуан и Лепорелло к советской власти. А однажды Андрей зашел ко мне в гримуборную и сказал: – Дай прежде слово, что ты у меня не отберешь то, что я тебе сейчас покажу. – Конечно, даю. – Ведь ты даже не знаешь, что очаровал всех парижанок... И он положил передо мной роскошный темно-зеленый буклет с золотым тиснением. Это оказалась программа нашего турне по Европе. В ней говорилось, что маленькая блестящая труппа во главе с выдающимся режиссером Эфросом триумфально закончила свои выступления в Париже и отправляется в Стокгольм, где ее ждет не меньший успех. Дальше упоминались Осло, Западный Берлин и т. д. – Что это? – спросил я. – Что видишь, сказал Андрей. - Пап был абсолютно уверен в нашем успехе и заранее напечатал этот буклет. Он звонил мне из Европы, и я объяснил ему, что нас не выпускают. «Что они делают?!» – закричал он и, кажется, заплакал… "Идиоты!" – И Андрей вышел, хлопнув дверью... Эфрос не пропускал ни одного спектакля. Он нервно ходил за кулисами и ждал нас. – Ну как? – задавал он всегда один и тот же вопрос.

Андрей каждый раз отвечал: – Я играл блестяще, и Левка мне не мешал. Да все хорошо, Анатолий Васильевич, не волнуйтесь. Но, если честно, ваш Дуров мне играть не дает: тянет одеяло на себя. Что поделаешь – ваша школа! И мы, обнявшись, шли разгримировываться. А Эфрос улыбался нам вслед: – Ду-ра-ки!! Это был спектакль общего счастья. Я не знаю, сколько раз прошел «Дон Жуан». Цифра все равно ничего не скажет. Просто он был! Я думаю, что роль Дон Жуана – одна из лучших работ Андрея Миронова: сплав его звонкого, хрустального, полетного таланта и трагизма. Да, это была одна из лучших его ролей." А я считаю, что книги - воспоминания Льва Дурова, просто восхитительно точны по слогу, чувству сопричастности, без всякой пошлости, пафоса описывают ту жизнь и тех людей, от которых остались лишь воспоминания... От души - советую. Пост дополнен несколькими фотографиями того самого спектакля.