Этот роман у меня самый любимый и многократно периодически перечитываемый. Уже даже в названии романа кроется магия и очарование. В сюжете романа переплетается настоящее и прошлое. Он повествует о любви: любви талантливого доктора Дика Дайвера сначала к своей жене Николь, а потом к молодой американке Розмэри. Он повествует о борьбе за идеалы в жизни, за сохранение семьи и за трагические последствия неверного расчета собственных сил. Он повествует о чувстве долга и о принятии решений, которые могут повлиять, и даже разрушить всю оставшуюся жизнь. Эта книга об остывшей любви и о любви, загубленной в зачатке, она приоткрывает завесу тайны человеческих отношений. Николь судя, по описаниям её действий, поведения и решений была довольно предприимчивая молодая особа, который абсолютно не чуждо было все людское и женское. Её красота была долговечна, её финансовое положение стабильно, интеллект был вполне на уровне. Все бы ничего, но инцест в юности надломил её, она стала душевнобольной и это выражалось прежде всего в приступах безумия, неадекватного веселья, переходящего в злость и чувство, что все хотят её унизить, смять и измучить. Николь влюбила в себя Дика, для которого была с самого начала лишь частным случаем в практике, но не сказать, чтобы он очень сопротивлялся её чарам, которые были детскими, наивными, мечтательными. Просто встретились два красивых и обаятельных человека, один из которых влюбился в другого, а тот другой, коим был Дик, был смят силой желания любви, заворожен, и, в конце концов, понял, что стать мужем красивой миллионерши – это вполне для него. Вот что наверно и стало его слабиной, трещинкой, к которой он не был готов. Жизнь доктора Дайвера дала трещинку в результате раздражения психики, раздражителем же этого стала Николь. Впрочем, еще вопрос кого любил Дик Дайвер – красивую пациентку, с которой надо нянчится или здоровую миллионершу, ведь Николь полностью выздоравливает в конце романа, тогда как Дик «заболевает». В конце книги он уже не испытывает чувств к Николь, а лишь отрешенно и устало избавляется от неё, спихивая Томми Барбану. Поведение выздоровевшей Николь полностью понятно – она хочет двигаться вперед, а не жить с человеком, который катиться под откос. Должна ли она была помочь Дику вновь обрести себя, как он помог ей однажды, посвятив лучшие годы? Вот тут то и кроется различие морали. Дик посвятил себя любимой женщине, помог ей встать на ноги, но устал от всего этого, трещина, которая была незаметна в начале брака, стала огромной спустя годы, она и сломила главного героя. Теперь Дику нужна была сиделка - опора, которой он не нашел, ведь Николь спряталась за эгоистичными, глупыми взглядами и отстранилась как можно быстрее от всего плохого в Дике. Она тут же бросила его, как только поняла, что все то хорошее, что он мог дать ей, иссякло. Её воспитание, когда весь мир бросался к ёё ногам, было для Николь лишь подспорьем. Николь устала идти под руководством Дика, здоровая, она могла идти одна и она пошла. Брак двух людей оказался не столь прочен, но и такое случается довольно часто. Розмэри стала для Дика моментом истины, вся его жизнь стала на карту, он почти спасся.…Хотя «почти» конечно явно не хватает для того, чтобы вдруг кардинально изменить свою жизнь. Факторов, сломавших Дика много, но главным я считаю развенчание романтического взгляда на мир. Хотя в контексте «Ночи…» только этот взгляд и движет вперед искусство и науку. Стоит нам зачерстветь и кажется дурным тоном попытка что-то идеализировать или улучшить. Отрывок из "Ночь нежна" Николь, приняв ванну, умастила и припудрила свое тело, потопталась на усыпанном пудрой мохнатом полотенце. Потом долго и дотошно изучала себя в зеркале, гадая, скоро ли этот стройный, гармоничный фасад осядет и потеряет плавность линий. Лет так через шесть; но сейчас я еще ничего — пожалуй, даже лучше очень и очень многих. Она себя не переоценивала. Единственное различие между нынешней Николь и Николь пять лет назад заключалось в том, что тогда ее красота еще была девически незрелой. Но все-таки она завидовала юным — оказывал свое действие современный культ юности, примелькавшиеся полудетские лица киногероинь, которые, если верить экрану, несли в себе всю энергию и всю мудрость эпохи. Она надела длинное, до щиколотки платье, каких не носила днем уже много лет, истово перекрестилась несколькими каплями «Шанель 16». К часу дня, когда автомобиль Томми затормозил перед виллой, она была точно цветущий, хорошо ухоженный сад. Как чудесно снова испытать все это — принимать чье-то поклонение, играть в какую-то тайну! Два бесценных года выпали из ее жизни в самую пору самодовольного расцвета красивой женщины, и теперь она словно наверстывала их. Она встретила Томми так, словно он был один из многих ее поклонников, и, ведя его к столу, под сиеннским зонтом, шла не рядом, а немного впереди. Красавицы девятнадцати и двадцати девяти лет одинаково уверены в собственной силе, тогда как в десятилетие, разделяющее эти два возраста, требовательность женского естества мешает женщине ощущать себя центром вселенной. Дерзкая уверенность девятнадцатилетних сродни петушиному задору кадет; двадцатидевятилетние в этом смысле скорей напоминают боксеров после выигранного боя. Но если девчонка девятнадцати лет попросту избалована переизбытком внимания, женщина двадцати девяти черпает свою уверенность из источников, более утонченных. Томимая желанием, она умело выбирает аперитивы; удовлетворенная, смакует, точно деликатес, сознание своей власти. К счастью, ни в том, ни в другом случае она не задумывается о будущих годах, когда ее внутреннее чутье все чаще станет мутиться тревогой, страшно будет останавливаться и страшно идти вперед. Но девятнадцать и двадцать девять — это лестничные площадки, где можно спокойно повременить, не ожидая опасности ни снизу, ни сверху. Эрих Мария Ремарк. Жизнь взаймы

Жизнь взаймы. Жизнь, когда не жаль ничего, потому что терять, в сущности, уже нечего. Книга «Жизнь взаймы» удивительна и приятна. Многие именно с нее начинают знакомство с творчеством Ремарка. Она не перегружена, проста в чтении, но, тем не менее, полна оригинальной философии автора и глубоким смыслом. В произведении рассказывается трогательная история молодой девушки Лилиан, которая по причине своей тяжелой болезни живет в санатории. Ее жизнь скучна и однообразна, она живет по расписанию, единственная радость – это ночные посиделки в баре с такими же, как она. Но все меняется, когда приезжает навестить своего друга гонщик Клерфэ… И тут соединяются две крайности – красивая девушка, которая не думает о будущем, так как ей суждено скоро умереть и здоровый сорокалетний мужчина, который постоянно играет со смертью, участвуя в гонках. Клерфэ пытается разгадать мир Лилиан, который ему не всегда понятен. Читатель невольно начинает задумываться о том, чтобы он делал и как бы расставил свои приоритеты, если бы узнал дату своей смерти. Эта книга о том, что нужно ценить жизнь, задумываться о смерти и понимать какое это счастье – любить и быть любимым. Отрывок из романа "Жизнь взаймы" Машина Клерфэ промчалась мимо трибун. Лилиан увидела забинтованное плечо. «Какой дурак! — подумала она. — Ребенок, которому никогда не стать взрослым. Безрассудство еще не есть храбрость. Он опять разобьется! Разве здоровые люди знают, что такое смерть? Это знают только те, кто живет в легочном санатории, только те, кто борется за каждый вздох как за величайшую награду». Кто-то сунул ей в руки свою визитную карточку. Она бросила ее и встала. Ей захотелось уйти. На нее были устремлены сотни глаз. Лилиан казалось, что вслед за ней движутся сотни пустых стекляшек, в которых отражается солнце. Движутся, не отпуская ее от себя. «Какие пустые глаза, — подумала Лилиан. — Все эти глаза смотрят и не видят ничего. Всегда ли так было?» Она опять вспомнила занесенный снегом санаторий. «Там все иначе: в глазах людей там светилось понимание. Неужели, чтобы что-то понять, человеку надо пережить катастрофу, боль, нищету, близость смерти?» Она спускалась вниз с трибун, ряд за рядом. За ней следовало множество глаз, похожих на множество крохотных зеркал. «Что же отражается в них? — думала она. — Всегда одно и то же. Пустота и те желания, которые испытывают эти люди.» Потом она вдруг остановилась, словно преодолевая порыв ветра. На секунду ей показалось, что все окружающее исчезло, подобно пестро размалеванной, украшенной сусальной позолотой театральной декорации. Лилиан увидела голые колосники — остов этих декораций. На мгновение она как бы отрезвела. Но колосники продолжали стоять, и она поняла, что на них опять можно навесить любые декорации. «Наверное, этого почти никто не знает, — думала она. — Ведь каждый человек живет при одной-единственной декорации; он свято верит, что только она существует на свете, не ведая, что декорациям нет числа. Но он живет на фоне своей декорации до тех пор, пока она не становится старой и потрепанной, а потом эта рваная серая тряпка покрывает его, подобно серому савану, и тогда человек снова обманывает себя, говоря, что наступила мудрая старость и что он потерял иллюзии. В действительности же он просто так ничего и не понял». Дафна дю Морье "Ребекка"

Юная компаньонка капризной пожилой американки становится женой импозантного английского аристократа Максимилиана де Уинтера, терзаемого тайной печалью, и прибывает вместе с ним в его родовое поместье Мэндерли. В огромном мрачном особняке и люди, и стены, и, кажется, сам воздух напоминают новой хозяйке о ее погибшей предшественнице – прекрасной и утонченной Ребекке де Уинтер. Странное поведение Максимилиана, настороженность, а подчас и враждебность прислуги, всеобщие недомолвки, явно призванные скрыть тайну смерти прежней владелицы Мэндерли, повергают героиню в трепет. После нескольких месяцев мучительных переживаний ей доведется узнать страшную правду о прошлом обитателей Мэндерли. “Ребекка” (1938), один из лучших романов известной английской писательницы Дафны Дю Морье, почти сразу по выходе в свет был экранизирован знаменитым кинорежиссером А.Хичкоком, превратившим “готическую” мелодраму в эффектный психологический триллер, и сегодня способный вызывать у зрителей сильные эмоции. Более тридцати переизданий выдержала на родине известной английской писательницы Дафны Дю Морье ее книга “Ребекка”. Повествование, начинающееся как типичный “дамский” роман, постепенно переходит в психологический детектив. Сомерсет Моэм "Острие бритвы"

Сомерсет Моэм один из величайших классиков 20 века, автор таких прославленных романов как "Театр" , "Луна и грош" и множества других произведений.Все герои его книг личности незаурядные . События ,описываемые в его произведениях, также не оставляют читателя равнодушным. "Острие бритвы" тоже не является исключением. За взаимоотношениями персонажей, страстей и натур у Моэма отчетливо проступает художественно-философский анализ "вечных" тем мировой литературы: смысл жизни, назначение искусства, любовь, смерть. Постоянно возвращаясь к проблеме сравнительной ценности нравственного и прекрасного, Моэм в каждом случае, хотя и по-разному, отдавал предпочтение первому, как то явствует из логики созданных им образов: "... больше всего красоты заключено в прекрасно прожитой жизни. Это - самое высокое произведение искусства". Сюжет романа можно изложить в нескольких словах.Молодой американец Ларри Даррелл, вернувшись в Чикаго с Первой мировой войны, задумывается об устройстве мира, смысле жизни и о моральных ценностях общества. Книга интересна не сюжетом, а в первую очередь философскими размышлениями от имени главного героя и попытками найти ответы на вечные вопросы. Отрывок из романа "Острие бритвы" Ларри улыбнулся чуть печально. — Я как Ролла у Мюссе: «Я в слишком старый мир явился слишком поздно». Мне бы надо было родиться в средние века, когда вера была чем-то непреложным: тогда мой путь был бы мне ясен, и я сам просился бы в монашеский орден. Но у меня веры не было. Я хотел верить, но не мог поверить в Бога, который ничем не лучше любого порядочного человека. Монахи говорили мне, что Бог сотворил мир для вящей славы своей. Мне это не казалось такой уж достойной целью. Разве Бетховен создал свои симфонии, чтобы прославить себя? Нет, конечно. Я думаю, он их создал, потому что музыка, которая его переполняла, рвалась наружу, а он уж только старался потом придать ей самую совершенную форму. Я часто слушал, как монахи читали «Отче наш», и думал, как они могут изо дня в день взывать к отцу небесному, чтобы он дал им хлеб насущный? Разве дети на земле просят своих отцов, чтобы те их кормили? Это разумеется само собой, дети не чувствуют и не должны чувствовать за это благодарности, и мы осуждаем человека, только когда он производит на свет детей, которых не хочет или не может прокормить. Мне казалось, что, если всемогущий творец не в силах обеспечить свои творения самым необходимым для физической и духовной жизни, лучше бы ему было их не творить. — Милый мой Ларри, — сказал я, — надо радоваться, что вы не родились в средние века. Вы, несомненно, окончили бы жизнь на костре. Он улыбнулся. — Вы вот знаете, что такое успех. Вам приятно, когда вас хвалят в лицо? — Меня это только конфузит. — Я так и думал. И не мог поверить, что Богу это нужно. В полку мы не очень-то уважали тех, кто подлизывался к командиру, чтобы получить тепленькое местечко. Вот и мне не верилось, что Бог может уважать человека, который с помощью грубой лести домогается у него спасения души. Мне казалось, что самый угодный ему способ поклонения должен бы состоять в том, чтобы поступать по своему разумению как можно лучше. Но больше всего меня смущало другое: я не мог принять предпосылку, что все люди грешники, а монахи, сколько я мог понять, исходили именно из нее. В авиации я знал многих ребят. Конечно, они напивались, когда представлялся случай, и от женщин не отказывались, когда повезет, и сквернословили; попадались и злостные мошенники; одного парня арестовали за то, что подсовывал негодные чеки, и дали ему шесть месяцев тюрьмы; но он был не так уж виноват: раньше у него никогда денег не водилось, а тут стал получать много, сколько не мечтал, и ему это ударило в голову. В Париже я знавал порочных людей, и в Чикаго, когда вернулся, тоже, но в большинстве случаев в их пороках была повинна наследственность, против которой они были бессильны, и среда, которую они не сами себе выбирали; я готов допустить, что в их преступлениях виноваты не столько они, сколько общество. Будь я Богом, я бы ни одного из них, даже самого худшего, не осудил на вечное проклятие. Отец Энсхайм смотрел на вещи широко, он толковал ад как запрет лицезреть Бога, но если это такое страшное наказание, что его можно назвать адом, как представить себе, что оно может исходить от милосердного Бога? Ведь он, как-никак, создал людей. Раз он создал их способными на грех, значит, такова была его воля. Если я обучил собаку набрасываться на каждого, кто зайдет ко мне во двор, негоже ее бить, когда она это делает. Если мир создал всеблагой и всемогущий Бог, зачем он создал зло? По утверждению монахов — для того, чтобы человек, побеждая свою греховность, противясь соблазнам, приемля боль, несчастья и невзгоды как испытания, посланные ему Богом для его очищения, мог в конце концов сподобиться его благодати. Мне это казалось очень похожим на то, как если бы я послал человека с поручением и только для того, чтобы затруднить ему задачу, сам же построил на его пути лабиринт, через который он должен пробраться, потом вырыл ров, который он должен переплыть, и, наконец, возвел стену, через которую он должен перелезть. Я отказывался поверить во всемудрого Бога, лишенного здравомыслия. Мне казалось, что с тем же успехом можно верить в Бога, который не сам создал мир, а нашел его готовеньким и достаточно скверным и пытается навести в нем порядок, в существо, неизмеримо превосходящее человека умом, добротой и величием, которое борется со злом, не им сотворенным, и, надо надеяться, его одолеет. Но, с другой стороны, верить в него необязательно. Добрые монахи не знали ответов на мои недоуменные вопросы, таких ответов, которые что-то говорили бы моему уму или сердцу. Мне среди них было не место. Когда я пришел проститься к отцу Энсхайму, он не спросил, принесло ли мне новое переживание ту пользу, какой он от него ждал. Он только поглядел на меня с несказанной лаской во взгляде. «Боюсь, я разочаровал вас, отец мой», — сказал я. «Нет, — ответил он. — Вы — глубоко религиозный человек, не верящий в Бога. Бог вас разыщет. Вы вернетесь. Сюда или куда-нибудь еще — это никому, кроме Бога, не ведомо». Ирвин Шоу "Вечер в Византии"

Это история немолодого американского продюсера, оказавшегося на перепутье: период его славы уже прошел, брак распался, а будущее неопределенно и весьма туманно. Все, что у него есть – это написанный им самим сценарий. Но стоит ли затевать эпопею с экранизацией? Не будет ли лучшим выходом уйти из мира кино, и попытаться начать все заново? Книга-размышление о выборе жизненного пути, о правильности этого выбора и возможности его изменить. Как всегда, писатель на первое место выводит внутренний конфликт личности, а все остальное служит лишь фоном, декорацией, но от этого не менее красивой, тщательно и с любовью и знанием дела выписанной. Это еще одна типично американская попытка развеять миф о сладкой жизни богемы. Действие романа разворачивается в Каннах. Всё то же растрачивание жизни впустую, та же погоня за призрачным успехом и наживой. И в этой гонке нивелируется абсолютно всё - красота, любовь, взаимоотношения. Вопрос вопросов - а стоит ли оно того - так и остается риторическим. Каждый отвечает на него сам и, увы, почти всегда, достаточно поздно. Отрывок из романа "Вечер в Византии" Что осталось у него в памяти от того лета? Только отдельные эпизоды. …Пенелопа на водных лыжах в заливе Ла-Гаруп — тонкая, загорелая, с развевающимися волосами, подчеркнуто грациозная в своем черном купальном костюме — мчится в кильватере быстроходного катера. В катере рядом с ним — Бреннер, он снимает Пенелопу любительской камерой, а та отважно дурачится, выделывая антраша, и машет рукой кинокамере. …Бархатный вечер на открытой площадке города О-де-Кань, обнесенного крепостной стеной, под дребезжащую французскую музыку танцуют пары, двигаясь то в полумраке, то при свете фонарей, висящих вдоль старых каменных стен; Пенелопа, маленькая, стройная, невесомая в его руках, целует его ниже уха — от нее пахнет морем и жасмином — и шепчет: «Давай останемся здесь навсегда» А Бреннер сидит за столиком, он стесняется танцевать, наливает в бокал вино и пытается объясниться с некрасивой француженкой, которую подцепил накануне вечером в казино Жюан-ле-Пена, с трудом выговаривая одну из десяти заученных после приезда фраз. «Je suis un fameux ecrivain a New York …Ленч на террасе белой виллы под огромным оранжевым навесом, все трое только что освежились утренним купанием, нарядная Пенелопа в белых бумажных брюках и ярко-синей трикотажной блузке с мокрыми, зачесанными кверху волосами, нежная и неотразимо чувственная, перебирает цветы в вазе на столе, накрытом для ленча, ее мягкие загорелые руки прикасаются к бутылке в ведерке со льдом, проверяя, охладилось ли вино, а в это время старуха, постоянно работающая при доме кухаркой, входит, шаркая ногами, с холодной рыбой и салатом на большом глиняном блюде, купленном по соседству в Валлорисе. Как звали эту старуху? Элeн? Всегда в черном в знак траура по десяти поколениям родных, умерших в стенах Антиба, она любовно о них заботилась и называла «Mes trois beaux jeunes Americains», а из них никто никогда прежде не имел прислуги, и Четвертого июля и в день взятия Бастилии украсила их стол красными, белыми и синими цветами. …Острый, крепкий запах разморенного солнцем соснового бора. …Послеполуденные сиесты, Пенелопа в его объятиях на огромной кровати в полутемной спальне с высоким потолком, исчерченной там и сям узкими полосками от жалюзи, опущенных, чтобы не проникал зной. Ежедневные любовные утехи; неудержимые, страстные, нежные, — два сплетенных благодарных молодых тела, чистых и просоленных, радость взаимного обладания, фруктовый аромат вина на губах в поцелуе, тихие смешки и перешептывание в благоуханном сумраке спальни, коварное, возбуждающее прикосновение длинных ногтей Пенелопы, когда она поглаживает рукой по его упругому животу. Милан Кундера "Невыносимая лёгкость бытия"

Милан Кундера - один из наиболее интересных авторов конца 20 века. "Невыносимая легкость бытия" на мой взгляд, вершина творчества Милана и самый знаменитый его роман . Автор свободно отвечает на все те вопросы, которые некоторым из нас, чаще всего, кажутся риторическими. И в то же время не возникает ощущения отчуждённости от всего описанного в книгах - наоборот, в каждом из героев читатель видит самого себя, своё отражение. Читая роман, словно изучаешь подоплеку собственных поступков, которым ранее не придавал никакого значения. Произведения Кундеры, в том числе и "Невыносимую легкость бытия", нельзя читать быстро, иначе от восхитительного романа останется лишь сюжет, а все авторские рассуждения ускользнут от вас - о человеческом теле, о душе, о любви и, конечно же, о легкости бытия, которая рано или поздно становится невыносимой. Один из главнейших признаков хорошей литературы - не проходящая актуальность описанных проблем. Все разногласия и противоречия, терзающие Терезу и Томаша - главных героев романа, не были решены нами и сегодня. А между тем, книга написана в 1984 году! Отрывок из романа "Невыносимая лёгкость бытия" Если бы каждое мгновение нашей жизни бесконечно повторялось, мы были бы прикованы к вечности, как Иисус Христос к кресту. Вообразить такое ужасно. В мире вечного возвращения на всяком поступке лежит тяжесть невыносимой ответственности. Это причина, по которой Ницше называл идею вечного возвращения самым тяжким бременем . А коли вечное возвращение есть самое тяжкое бремя, то на его фоне наши жизни могут предстать перед нами во всей своей восхитительной легкости. Но действительно ли тяжесть ужасна, а легкость восхитительна? Самое тяжкое бремя сокрушает нас, мы гнемся под ним, оно придавливает нас к земле. Но в любовной лирике всех времен и народов женщина мечтает быть придавленной тяжестью мужского тела. Стало быть, самое тяжкое бремя суть одновременно и образ самого сочного наполнения жизни. Чем тяжелее бремя, тем наша жизнь ближе к земле, тем она реальнее и правдивее. И, напротив, абсолютное отсутствие бремени ведет к тому, что человек делается легче воздуха, взмывает ввысь, удаляется от земли, от земного бытия, становится полуреальным, и его движения столь же свободны, сколь и бессмысленны. Так что же предпочтительнее: тяжесть или легкость? Этот вопрос в шестом веке до Рождества Христова задавал себе Парменид. Он видел весь мир разделенным на пары противоположностей: свет — тьма; нежность — грубость; тепло — холод; бытие — небытие. Один полюс противоположности был для него позитивным (свет, тепло, нежность, бытие), другой негативным. Деление на полюс позитивный и негативный может нам показаться по-детски простым. За исключением одного примера: что же позитивно — тяжесть или легкость? Парменид ответил: легкость — позитивна, тяжесть — негативна. Прав ли он был или нет? Вот в чем вопрос. Несомненно одно: противоположность “тяжесть — легкость” есть самая загадочная и самая многозначительная из всех противоположностей. Ричард Йейтс "Плач юных сердец"

Ричард Йейтс создал целый ряд блестящих романов, однако при его жизни признание получил только один из них — «Дорога перемен». Уже после смерти его имя стало широко известным читателям — сегодня его книги публикуются во многих странах, многие романы переведены на несколько языков. Один из них, «Плач юных сердец» особенно обращает на себя внимание. В нем — вся горечь талантливого писателя, оставшегося безвестным. Эта книга описывает нелегкий путь наверх, к славе, пройденный двумя людьми, решившими всего добиваться самостоятельно. Их жизнь оказалась очень сложной — им пришлось положить на алтарь искусства все, что они имели, включая свою молодость, свою любовь и семью. Майкл, главный герой книги, возвращается с войны и планирует заняться литературой. Он знакомится с начинающей актрисой, довольно быстро добивается ее руки, а после свадьбы выясняется, что девушка обладает огромным состоянием. Ее супруг решает не использовать эти деньги и те возможности, которые они могут ему дать. Вместо этого он пытается прокормить семью только на свои весьма скромные доходы от литературной деятельности. В обоих героях — сам Йейтс, его движение на пути к известности, дорога, которою при жизни автору не суждено было одолеть. «Плач юных сердец» — это предпоследний роман автора, написанный в те годы, когда надежды на успех у него оставалось слишком мало. Именно поэтому книга буквально пропитана горечью, самоиронией, она становится своеобразной попыткой подвести итог всей своей жизни. Эти обстоятельства наделяют роман особой силой и выразительностью, он производит яркое впечатление, которое многократно усиливается тем, что по сути автор рассказывает самую обыденную историю.