Я полагаю, что отношение к Дмитрию Быкову и к продуктам его мыслительной деятельности может вписываться в широкий диапазон от полного брезгливого неприятия до подобострастного обожания. В этом диапазоне есть промежуточные отрезки, среди которых можно найти и моё отношение к критику, поэту и прозаику. На мой вкус, многое из того, что он говорит, заслуживает внимания. Иногда я склонна одобрительно кивать в такт его мыслям, озвученным на какой-нибудь из его лекций. А бывают случаи, когда мне становится неловко от его напыщенности, у которой к тому же очень громкий звук. Его манера подачи информации вызывает у меня чувство, которое посещает меня в театре, если я вижу, что актёр переигрывает и выходит за рамки правдоподобности. Быков любит громыхать и заполнять собой всё пространство. Если вы являетесь чувствительным слушателем, он может легко нарушить ваше душевное равновесие. Однако Быков-лектор — это не то же самое, что Быков-прозаик. Все его громогласные возгласы в тексте приглушаются, риторический напор трансформируется в острую, иронично-злобную беллетристику. Признаюсь, что я люблю писателей с острым пером.

Вышедший год назад роман «Июнь» стал замечательной причиной заглянуть в книжный магазин. После покупки книга настаивалась в моей библиотеке ровно до того самого месяца, в честь которого она озаглавлена.

Забавно, что ещё перед тем, как роман Быкова вышел в продажу, сам автор избрал очень своеобразный способ привлечь аудиторию. С присущей ему долей ироничного самодовольства он отговаривает читателей покупать «Июнь», так как он может испортить настроение. Но, видимо, большинство граждан нашей страны поняли это предостережение как руководство к действию — настроение ведь и так испорчено у многих ещё с утра, так почему бы не выбить клин клином?

В любом — кратком ли, пространном ли — описании этого романа первое предложение будет обязательно посвящено особенностям его композиции. «Июнь» — это три истории, которые объединены координатами места (Москва) и времени (июнь 1941 года, по 21-е число включительно), а также одним сквозным и эпизодическим персонажем - водителем Лёней. 

Главный герой первой части Миша Гвирцман учится в легендарном ИФЛИ. Казалось бы, у него нет никаких противопоказаний к успешному писательскому будущему. Талант — в наличии, самоуверенность — не в дефиците, условия жизни — не общежитские, а тепличные, благодаря заботам матери и московской врачебной карьере отца. Но Мише суждено было споткнуться. Неровностью на его прямом пути к цели стала Валя Крапивина. Осязаемых писательских способностей у неё не было, но в институте к ней относились с пиететом по причине весьма трагического характера. Крапивина превратилась в «безмужнюю вдову». Её одногруппник и по совместительству ухажёр Коля Тузеев вызвался добровольцем на Финскую войну и погиб. На одной из студенческих вечеринок Гвирцман уловил в Вале, которая уже давно тайно приходила в его сны и грёзы, нотки дружелюбия и расположенности к флирту. Во время танца он неуклюже попытался её поцеловать, но получил отворот-поворот. Да, облом, но ведь забудется и, может, что-то ещё и получится. Только вот у его вдовствующей музы была подруга-подстрекательница. Она-то и надоумила Крапивину накатать жалобу и проучить недальновидного поэта. Последовало абсурдное по своей сути комсомольское собрание, итогом которого стало исключение Гвирцмана из ИФЛИ. У поэта практически отобрали его ремесло. Судьба-шалунья обрубила его порывы заниматься изящной словесностью и отправила его работать санитаром в Боткинскую больницу. Дело молодое, даже к такому можно привыкнуть, ведь появилось свободное время и вместе с ним — увлечение театральным кружком и новой девушкой Лией. Здесь наконец-то стоит прервать синопсис и раскрыть одну из особенностей романа Быкова. Дело в том, что за многими действующими лицами стоят реальные узнаваемые персонажи. Этот расхожий в художественной литературе приём рисовать героев, у которых есть прототипы, Быков использует в свойственной ему арогантной манере. По сути он пишет роман для узкого кружка догадливых, сведущих, начитанных и подкованных в истории людей. Его текст — система символов и кодов. Когда я наткнулась на имя Павел (так звали приятеля Миши), я машинально подумала о Павле Когане, решила проверить свою догадку в интернете, всё так — тоже ифлисовец. Уже не по собственному чутью, а по подборке схожих персоналий, которую мне выдал милостивый Google, я поняла, что другой товарищ Миши Гвирцмана Борис — это Борис Слуцкий. Теперь закономерно встаёт вопрос — а кто стоит за главным героем? По некоторым фактам биографии Миши Гвирцмана в нём угадывается Давид Самойлов (Кауфман). Однако есть читательский соблазн разглядеть в нём альтер-эго самого Быкова.

Теперь я вернусь к тому женскому имени, после которого я решила сделать это лирическое отступление. Итак, в переломный для Гвирцмана момент в его жизни появляется милейшее женское создание — Лия, полная противоположность фривольной и простоватой Вале Крапивиной. В описании этой девушки мне почему-то привиделся образ Прекрасной Дамы. И если развивать Соловьёвское учение о Вечной Женственности, то, скорее всего, именно эта героиня была призвана Быковым для очищения Гвирцмана от скверны. Самое любопытное в этой девушке то, что она — не плод писательского воображения. У Лии есть прототип — Лия Канторович, первая женщина-герой ВОВ. 

Быков наделяет её другим цветом глаз (карими, а не синими), делает её студенткой педагогического института, а не ИФЛИ, но в целом красота Лии, сводящая с ума всех парней, её хрупкость, лёгкость и воздушность, золотые волосы остаются нетронутыми. 

Вот как описал её Александр Галич, знавший Лию по занятиям в легендарной Арбузовской студии:

«Лия была самой красивой и, пожалуй, умной из нас, и еще самой загадочной… Тоненькая, с удивительными прозрачно-синими глазами. И одета она была тоже для тех лет необыкновенно: золотые волосы перехвачены широкой белой лентой, белый свитер и короткая, торчком, похожая на балетную пачку, белая юбка…»

Действия каждой из трёх частей в романе Быкова обрываются в ночь на 22-е июня 41-го, поэтому читатель не знает, что настоящая Лия уйдёт на фронт медсестрой, за короткий срок своей службы вынесет с поля боя более 50 раненых, после смерти командира роты поведёт бойцов на контратаку и погибнет героической смертью.

И вот на фоне этой чистой, искренней, вызывающей вздохи восхищения Лии как чёрная метка, как кошмарное сновидение снова на пути Миши Гвирцмана появляется Валя Крапивина. Он её должен ненавидеть, но его тянет к ней какой-то зловещей, порочной силой. И если Лия — это высокий идеал, то Валя — это синоним доступной и быстрой любви. Пометка 18+ на обложке романа неслучайна. Читатель, будь готов к откровенным эпизодам страсти. 

Вторая часть оказывается в два раза короче первой. В центре снова лицо мужского пола. Правда, на этот раз это уже не студент, а зрелый мужчина Борис Гордон, журналист и секретный сотрудник НКВД. И снова герой окаймлён двумя женщинами. Одна — его законная супруга Муретта, хирург-стоматолог. Другая — Аля, юная сотрудница редакции, недавно вернувшаяся из Парижа. Самое первое впечатление от этой девушки в памяти Гордона связано с её огромными светло-голубыми глазами. Если имя Аля только заронило подозрение, то на этой детали портрета героини, я уже понимала, что Алей с глазами-фарами может быть только Ариадна Эфрон. 

И словно в награду за правильно взятый след, Быков нанизывает на нитку дополнительные факты: чешский интернат, работа Али корреспонденткой в двух французских газетах, мать-поэт, отец-журналист, младший брат Георгий с домашней кличкой Шур (чтобы уж совсем не быть прямолинейным, Быков заменил в этой кличке только первую букву) и трагическая история её младшей сестры.

Читатель, сразу разглядевший в Але её прототипа, будет испытывать особое напряжение, читая о её отношениях с Борисом Гордоном, который был срисован с Самуила Гуревича. Над этой парой нависнет туча, вопрос лишь в том, когда из неё хлынет ливень, смывающий всю безмятежность романтики. Для НКВД нет жертвы прекраснее, чем молодая, одарённая девушка с совершенным знанием французского языка, работавшая в Париже и вдруг решившая вернуться в Москву. Чтобы понимать, как закончится вторая часть, не надо даже обращаться к помощи Википедии и напоминать себе, что ожидало Ариадну Эфрон.

Третья часть значительно короче второй, и в ней не соблюдена формула двух предыдущих частей — здесь у главного героя нет метаний между двумя женщинами, у главного героя Игнатия Крастывшеского смысл жизни — текст с его заклинательной функцией. Он одержим идеей достучаться до Власти своими зашифрованными посланиями и при помощи слова воздействовать на Сталина, предотвратить войну.

У меня есть подозрение, что Быков особо лелеял именно эту, самую короткую и экспериментальную, часть романа. Если бы мне предложили подобрать эпиграф к ней, то я бы без сомнений отдала предпочтение первому четверостишию Гумилёвского «Слова».

В третьей части Быков-писатель в определённой степени уступает место Быкову-лектору. Через лингвистические опыты своего героя Быков как бы невзначай делится с читателем какие-то своими любопытными наблюдениями и много шутит на тему шедевров мировой литературы. Знаете ли вы, например, почему Евангелие можно считать примером плутовского романа?

На мой взгляд, «Июнь» являет собой пример очень качественной и тонко выверенной прозы. Все три части романа пронизывает один общий нерв — предчувствие чего-то дурного и неминуемого. Один герой пробует спасти себя самого, другой — дорогую сердцу женщину, а третий ставит перед собой задачу максимум — спасти всех посредством одного послания, способного комбинацией букв, ритмикой и синтаксисом воздействовать на великого и ужасного адресата.

При чтении этого романа на меня повеяло ветрами литературы 20-го века. Мне слышались отголоски «Доктора Живаго», «Детей Арбата», «В круге первом»… Вообще, когда видится сходство одной книги с другой, я считаю это субъективным наблюдением. С другой стороны, не исключено, что сходство произведения, написанного нашим современником, с произведением, созданным в другом веке, свидетельствует о попадании в эпоху.