Когда села за этот пост, решила отмотать плёнку назад и попытаться вспомнить, когда я впервые поняла, что книга для меня – это не пунктик из списка литературы, который нужно во что бы то ни стало прочесть за лето, не прививка от невежества, не разменная монета за возможность выйти погулять во двор или посмотреть телевизор. И память шепнула, что читать я полюбила на самом деле ещё до школы, что в первом классе я переболела не только ветрянкой, но и страстью к имитации – впечатлившись Томом Сойером и Гекльберри Финном, села писать продолжение, и что на протяжении всего школьного периода я обожала лето не за отсутствие уроков, а за присутствие этого пресловутого списка обязательной литературы. У моей бабушки до сих остался в воспоминаниях образ меня, сидящей летом среди грядок на перевёрнутом ведре с книжкой в руках. Спустя годы мне, конечно, стыдно, что я игнорировала тяпку и лейку.

Сейчас я вспоминаю те времена не без ностальгии. То было время, когда фильмы и сериалы не могли развить наркотической зависимости. Нужно иметь в своём арсенале недюжинную силу воли, чтобы в наши дни отказать себе в нескольких сериях и сесть за книжку. Стоит ли говорить о том, какие чувства я питаю к книжным магазинам? К любви примешивается злость из-за того, что у меня только 2 глаза, что в моём буклисте и так уже образовалась пробка, что все скопившиеся там книги сигналят мне в мозг – трогай другие книги, листай, вдыхай аромат, но НЕ ПОКУПАЙ!

Итак, представляю вам итог за полгода - сочетание слабой силы воли и сильной слабости к книгам.

Можно сказать, что этим постом я обязана роману Джонатана Франзена The Corrections («Поправки»). А дело вот в чём. Перевалив за 40% книги, я ощутила себя скалолазом - я взяла уже практически половину высоты, но до вершины ещё так далеко, что охватывает мандраж из разряда «не осилю». Сдаваться – сами знаете чей удел. Поэтому я решила придумать себе стимул – напишу книжный пост (=позитивная мотивация) только после того, как взойду на вершину этой неприступной горы. И случилось чудо, о котором только может мечтать читатель. Книга, которая казалась мне непроходимым лесом или неприступной горой, вдруг открыла во мне второе дыхание и увлекла за собой настолько, что я еще долго буду обмозговывать её содержимое.

Что же делает этот роман таким неоднозначным и обсуждаемым по сей день, хотя вышел он ещё в 2001 году и сразу занял нишу долгоиграющих бестселлеров? Я снова прибегну к сравнению. Чтение этой книги для меня аналогично нахождению в операционной и наблюдению за работой хирурга.

Франзен заменил перо скальпелем и сделал глубокий надрез в плоти американской семьи и американского общества. Неподготовленные, далёкие от медицины и анатомии люди впервые так близко смогли рассмотреть то, что творится в телах окружающих их и в своих собственных. Это зрелище не из лёгких. Но смягчающим обстоятельством служит тот факт, что тело пациента не бездыханно, оно лежит не в морге, а на операционном столе, то есть ещё есть шанс через операционное вмешательство совершить ПОПРАВКИ.

Франзен писал этот роман 7 лет! И теперь, закончив чтение, я понимаю, что создать такой тонкий, глубокий, местами изматывающий, местами болезненно-знакомый, откровенный роман было бы невозможно в более краткие сроки.

В центре повествования семья Ламбертов – мать Энид, чья «кукушка» съехала на тему ежегодного семейного празднования Рождества; отец Альфред с перечнем всех возможных возрастных заболеваний; недотёпа-интеллектуал сын Чип, которому не везёт на всех фронтах; «успешный» сын Гэри, живущий под каблуком своей жены;  дочь Дениз, которая становится мастером на кухне лучшего ресторана Филадельфии, но вот о мастерстве в личной жизни ей приходится только мечтать. Эти герои призваны Франзеном стать рентгеном типичных семейных трещин. Проблема отцов и детей раскрыта здесь в тургеневском масштабе.

5 главных персонажей нафаршированы пороками, комплексами и страхами, среди которых каждый читатель найдёт свои собственные симптомы. Нас формирует детство, нас формируют родители, родителей формируют взаимоотношения друг с другом. Если папа любит маму не в полную силу, это скажется рано или поздно на всей семье (и это совершенно не про измену, а про эмоциональный уровень). Если ребёнка принуждали или заставляли через силу что-то делать, то потом этот ребёнок обязательно отомстит за несправедливость. Чем больше сын старается не походить на своего отца, тем отчётливее он в него превращается. Чем больше другой сын презирает своего отца, тем больше он его любит. Я могу продолжать бесконечно, но, может быть, среди читателей этого поста найдутся отважные, которые захотят подробнее узнать историю болезней среднестатистической семьи.

Отдельного параграфа заслуживает язык. Я давно не встречала такого сумасшедшего словарного запаса. Уже лет 15 я читаю книги на английском без словаря, но Франзен заставил меня откопать новые лексические ископаемые. На уровне синтаксиса он может вывести из себя читателя одним предложением, которое занимает полторы страницы. Недавно в книжном я видела этот роман на русском. Даже не подходя к стенду, я испытала огромное уважение к переводчику.

Я признаюсь честно, что эта книга породила во мне самые противоречивые эмоции. От полного отторжения, вплоть до прекращения чтения, до полного восхищения, когда хотелось не выключать лампу и читать всю ночь.

Мне необходимо сделать отдых от стиля и языка Франзена, но я точно возьмусь за его Purity через полгода.

Евгений Водолазкин «Авиатор»

Начинать отзыв про этот роман словами про «Лавра» становится традицией. Я на оригинальность не претендую и поэтому не откажу себе в удовольствии вспомнить те эмоции, которые я испытала при чтении книги, поместившей Водолазкина в пантеон самых достойных современных писателей.

Первые главы «Лавра» помогли мне понять тот восторг и нетерпение, которые испытывает всякий редактор/литератор/критик, в чьи руки попадает рукопись, зажигающая талант начинающего малоизвестного писателя литературной Вифлеемской звездой. Я радуюсь тому, что наша сегодняшняя литература находится отнюдь не в том тёмном пункте, где прозябает наш отечественный кинематограф. Есть имена, за которыми хочется приходить в книжный и которые способны отодвинуть классиков в моём списке «must read» (но не заменить). Появление «Лавра» Водолазкина стало для меня особенно запоминающимся событием, которое доказывает, что наше словесное творчество не замедляет свой ход. «Лавр» имеет двойную ценность - литературную и сугубо языковую. Книга написана на причудливой смеси церковно-славянского языка и современного варианта нашего великого и могучего. Язык в книге служит и носителем сознания. По признанию самого автора уникальность его произведения в том, что повествователь переходит с сознания средневекового на сознание современное. Эта смена регистров сулит читателю путешествие на ладье по волнам времени. Кстати, время в понимании Водолазкина не существует. Эту концепцию он усвоил от своего учителя Д.С. Лихачёва, который говорил: «Времени нет, все едино и все связано со всем».

Особо приятно осознавать, что современная русская литература, пусть и о средневековом герое, пересекает моря и океаны и попадает в руки иностранных читателей. Замечательная переводчица Лиза Хейден так прониклась фабулой и авторским стилем, что решила бросить себе вызов и перевести «Лавра» на английский, бережно сохраняя архаизмы, канцеляризмы, церковную лексику и современные идиомы. Её работа была высоко оценена в рамках проекта «Читай Россию» и принесла ей премию в 2016 году.   

Так получилось, что я имела честь коротко пообщаться с Евгением Водолазкиным на одном мероприятии. От его манеры говорить веяло необычайным умиротворением и спокойствием. Он скромный, духовный и душевный с очень глубоким и чистым взглядом.

Уже потом, читая «Авиатора», мне не пришлось напрягать воображение – для меня лицо главного героя Платонова было зеркальным отражением самого Водолазкина. В этом романе, который некоторые критики не без разочарования называют совершенно не похожим на «Лавра», на самом деле снова поднимается вопрос времени. Время и есть та стратосфера, в которую поднимается «авиатор» Иннокентий Платонов. Главный герой оказывается замороженным в рамках эксперимента по крионике, проводимого в середине 20-х годов на Соловках. Почувствовать комнатную температуру ему было суждено только в конце 90-х, когда его разморозили. На его голову обрушиваются новая эпоха, новая любовь (или старая? Ведь его молодая жена - внучка его прежней избранницы) и картинки памяти. Тема Соловков и лагерного опыта не является инновацией. Тем не менее, Водолазкин снова удивил. Это роман не об определённом этапе нашей истории, это роман о чувствах, звуках, запахах. Они по мнению автора не попадают в учебники истории, но являются событиями. И снова угадывается уважительный кивок в сторону Лихачёва, который сокрушался, что люди никогда не узнают, как кричали финские молочницы на Охте или какой звук постоянно слышали жители Петербурга.

El Amante Japonés (в пер. Японский любовник) Исабель Альенде

Не знаю, опубликован ли уже этот роман на русском, но среди аудитории сайта явно есть те, кто знаком с творчеством этой писательницы и кому может быть интересно узнать, что их ждёт в новом произведении Альенде.

Сначала я с некоторой опаской отнеслась к названию, от него на меня повеяло нотками «розового романа». Но это предубеждение было развеяно а) рецензиями с сайта, на котором я обычно заказываю книги, и б) именем писательницы, которая переносит меня в мои воспоминания о лекциях по латиноамериканской литературе.

В моём понимании Исабель Альенде, написав романы «Дом Духов» (La Casa de los Espíritus, 1982) и «Любовь и тьма» (De Amor y de Sombra, 1984), невольно миновала тропинки и сразу оказалась на весьма тернистом литературном пути. Писатель, чьи самые первые произведения получают высокие оценки и читательское признание, впоследствии оказывается узником этого первичного успеха. Отношение к творчеству Альенде очень противоречиво. В литературных кругах она снискала славу коммерческой писательницы, зато круг читателей, восхищающихся её живой и страстной манерой письма, становится только шире.

На мой взгляд её переезд в США и адаптация под другие реалии ознаменовали новый виток писательской карьеры для Альенде. Она пишет так, чтобы её книги продавались.

В новом романе повествование строится вокруг двух женщин: обеспеченной пожилой Альмы Беласко, которая самовольно определила себя в дом престарелых в Сан-Франциско, и Ирины Базили, молодой молдаванки, которая работает в этом пансионате и становится главным доверенным лицом Альмы. Читателя проведут по коридорам памяти 80-летней героини, ему покажут, как в конце 30-х годов в Польше маленькая девочка Альма Мендель в последний раз обняла своих родителей, провожающих её в путешествие на западное побережье США, где ей была гарантирована безопасность в уважаемой семье её тёти. В роскошном особняке Беласко горечь расставания с родителями будет скрашена детской дружбой с кузеном Натаниэлем и сыном садовника, японским мальчишкой Ичимеи Фукуда. Детская привязанность перерастёт в нечто большее по мере взросления этих персонажей.

Всё было бы замечательно, если бы не одно НО. Альенде пытается рассказать сказку о любви, декорациями к которой служат острые углы 20 и 21 веков. Разве это проблема? – спросите вы. Да, поскольку автор не знает меры. В калейдоскоп повествования попадают Варшавский гетто, Освенцим, интернирование японцев в США, сексуальное рабство, детская порнография, нелегальные аборты, эвтаназия, СПИД и др. На выходе получается какое-то популистское попурри. Складывается впечатление, что Альенде решает преподать читательницам краткий урок по современной истории и для пущей репрезентативности искусственно подводит каждого из своих персонажей к определённой социальной теме. Я не стану отговаривать поклонников писательницы читать этот роман, но для себя я решила, что американский воздух подверг творческий потенциал Альенде коррозии.

В целом к современной женской прозе я отношусь с большим уважением. Я была абсолютно заворожена дебютным романом Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза».

У писательницы из Казани получилось не просто написать, а соткать удивительное, не без национального колорита, полотно по мотивам истории её собственной бабушки. Меня поразило волшебное владение словом, когда образ сразу превращается в картинку, за счёт чего читатель ныряет в бело-чёрную гладь страницы и оказывается невидимым участником действия. Конечно, захлопнув книгу, сразу понимаешь, что без фильма не обойдётся. И понятно, что Зулейху исполнит Чулпан. 

 Не меньшую радость от чтения я получила, когда держала в руках книгу Улицкой «Лестница Якова».

Оба эти романа сближает не только одинаковый год публикации и авторы-женщины, но и обращение к семейным архивам памяти.

Хочется позаимствовать мысль литературного критика Галины Юзефович о том, что чтение Улицкой сродни guilty pleasure (запретному удовольствию) и уютно-доверительным посиделкам с подругой-рассказчицей. Для себя я заметила, что у меня Улицкая особенно хорошо идёт зимой, она меня согревает. На страницах «Лестницы» схлёстываются два времени, с одной стороны всё начинается в 1975, а с другой - в 1911. С одной стороны - действие в Москве, где живёт и работает театральной художницей Нора Осецкая, у которой главной отрадой в жизни являются младенец-сын, сундучок с тетрадками и письмами, доставшийся в наследство от любимой умершей бабушки, и вирусоподобная любовь к грузинскому режиссёру Тенгизу. С другой стороны – Киев и молодой интеллигент-еврей Яков Осецкий, поэтически влюблённый в красивую и увлечённую танцами Марусю. Их отношения будут закреплены письмами. Эти эпистолярные вкрапления служат хребтом всего романа и имеют большую ценность не только для читателя, но и для самой Улицкой. Письма отнюдь не выдуманы, они действительно принадлежат деду писательницы.

 Нарратив Улицкой увлёк меня в разы сильнее, чем вышеописанный роман Альенде. Есть одно большое основание для сопоставления этих произведений. В них появляются вершины громадных социальных и культурных айсбергов. И если Альенде, как я уже писала, избыточно фарширует свою книгу острыми темами и искусственно подстраивает под них своих персонажей, то Улицкая с щепетильностью шеф-повара выверяет нужные пропорции социально и исторически заряженных тем (еврейские погромы в Киеве, диссидентство, ГУЛАГ и др.), чтобы тем сильнее одушевить и очеловечить своих героев.

У меня не обошлось и еще без одного сравнения-наблюдения. Главы про пребывание Нориного сына в Америке по своей тональности напомнили один из моих любимых романов на английском языке - «The Goldfinch» (Щегол) Донны Тарт.

 Теперь самое время перейти к истории. Этот предмет я вполне себе любила в школе, но от полного обожания истории меня удерживала моя память, точнее её досадная ососбенность забывать даты.

Иногда на меня находят приступы, когда хочется провалиться в яму времени и оказаться в другом веке и антураже.  И чтобы происходящее было не плодом чьего-то воображения, а реальностью в прошедшем времени. Правда, реальность в истории вещь субъективная. Но я занудством не отличаюсь, поэтому книгу Анри Труайя «Екатерина» я проглотила с удовольствием.

Ближе к концу понимала, что для многих историков, тяготеющих к сухому и топорному изложению фактов, эта биография выглядит скандальной и слишком романтизированной.

Автор не удержался и решил посвятить сотни страниц пикантным подробностям личной жизни императрицы. Однако откровенность повествования, как мне кажется, ничуть не принизила и не оскорбила Софию Фредерику Августу. Труайя ярко и подробно рассказывает не просто о главных вехах, сформировавших эту необычную женщину, но и пытается восстановить её жизнь кадр за кадром. Она слишком рано раскрыла в себе стремление к власти. Это открытие стало для неё своеобразной бронёй – да, она будет восприимчива к несправедливости, будет чувствовать боль, будет страдать, но это никогда не пошатнёт её и никогда не заставит усомниться в правильности сделанного выбора. Перед читателем разворачивается вся её жизнь, он знакомится со многими людьми, которые заставили пройти Екатерину через разные спектры эмоций. Как и в любой биографии, у этой книги есть свои слабые стороны, но есть и достоинства. На мой дилетантский вкус автору удалось раскрыть её натуру, объяснить природу её поведения, показать её в динамике событий и взаимоотношений с её сумасбродной матерью, с Елизаветой, с кривлякой Петром III, c её двором, иностранными монархами, философами и конечно же с вереницей фаворитов.

 На моём ночном столике, помимо текущей книги всегда есть та, которую я открываю как лакомство. На данный момент таким чтивом является первая книга Паолы Волковой из цикла Мост через Бездну.

Тем, кому лень читать, или тем, кто не знаком с этим именем, я рекомендую зайти на сайт канала Культура и посмотреть хотя бы один 20-минутный выпуск с этой абсолютно удивительной женщиной.

И делать это я советую на ночь глядя. Во время просмотра вы поймёте, что взрослым тоже иногда полезно послушать перед сном сказку, рассказанную вкрадчивым, мягким, размеренным и бархатистым голосом. И польза от этой сказки немалая, так как в царство Морфея вы войдёте без хаотичных мыслей о прошедшем дне, но с мыслями о великом и прекрасном и новыми знаниями. Цикл познавательных программ, а затем и книг родился из курса лекций по «Всеобщей истории искусства», которые Паола Волкова читала студентам ВГИКа.

С возрастом ко мне пришло осознание, что читать можно не только книги, но и искусство. Неслучайно искусствоведы называет человека, вглядывающегося в великие полотна, читателем. Но в отличие от книги, перед прочтением картины иногда мне требуется дополнительный пласт информации. Волкова, например, очень хорошо разбирает моих любимых испанских художников (Гойю, Веласкеса) и французских импрессионистов. После её объяснений мои посещения Prado (Мадрид) и музея d’Orsay (Париж) носили очень осмысленный характер.

 P.S. Мне кажется, что в раю не должно быть червей, а вот книги должны быть, задача – куда попадают книжные черви? ))