Некоторые рассказы из книжки Тоона Теллегена про двух влюбленных старушек, которые очень поднимают настроение. Две старушки так долго жили вместе, на втором этаже, в унылой мрачной округе, что исхудали и иссохли. Они перестали выходить на улицу. Соседи делали за них покупки, а то и вовсе забывали про них. Спали они мало, потому что во сне им непременно являлись толстые, лоснящиеся мужчины, которые бормотали вздор и грозили им пальцем. Старушки предпочитали бодрствовать. Днем они усаживались рядышком на подоконнике, болтали ногами, перебирали свои воспоминания и говорили: «Ах да!» или «это уж точно». В молодости они обе были влюблены в одну большую толстую нерешительную женщину, и только потом друг в друга. В один прекрасный день они сделались такими худыми и лёгонькими, что ветер подхватил их и смёл с подоконника. Он раздул их юбки, и, медленно кружась, старушки опустились на землю. Они уже так долго не выходили за порог, что с изумлением указывали друг другу на разные диковинки. — Смотри, смотри! — А вон там! Они уселись на тротуаре, подобрали под себя ноги и разгладили юбки. Какой-то старичок шёл по улице и разбрасывал перед собой хлебные крошки. А кто-то другой говорил: «Кыш, кыш!» Они подтолкнули друг друга локтями, потёрли руки и просияли от удовольствия. Старые-престарые старушки. Осенним днём. * * * Две старушки жили на чердаке в центре города, две маленькие скрюченные старушки. Иногда одна из них трясущейся рукой наносила на губы мазочек помады, припудривала щёки и запинающимся голосом произносила, уставясь в пол перед собой: — Может, поцелуешь меня разок? Вторая подходила поближе, но не осмеливалась взглянуть на губы в красной помаде и на розовые напудренные щёки и бормотала: — Ну давай. И целовала, но по большей части промахивалась и клевала в щёку или даже в ухо. А временами другая, натянув коротенькую юбчонку и подбоченившись, прикрывала глаза и говорила: — Если бы ты сейчас могла обнять меня и подумать, только подумать: «Я люблю тебя…» И первая бормотала: — Ладно. И дрожащими пальцами вцеплялась в плечи другой старушки. По большей части это случалось с ними днём, когда лучи полуденного солнца проникали в оконце на крыше, и на их чердаке становилось тепло. Они никогда толком не знали, как полагается заканчивать подобный поцелуй, и обычно говорили: «Спасибо тебе» или «Это было очень любезно с твоей стороны», и расходились по разные стороны стола. И пока они так сидели, наступал вечер, и они не произносили ни слова, лишь тогда в полной мере ощущая, насколько сильно они любят друг друга. «Очень, — думали они. — Очень». Они могли бы сказать друг другу об этом. Но им казалось, что о таких вещах лучше молчать и смаковать переживаемые ощущения в тишине. Смаковать переживаемые ощущения — вот что они находили самой восхитительной вещью на свете.

* * * Две старушки очень любили друг друга. Они осыпали друг друга ласками, целовались и обнимались всякий раз, как только им удавалось улучить момент. Происходящее вокруг их не занимало, они были заняты только друг другом. Но счастливы они не были. Если быть абсолютно честными, думали они, совершенно честными и действительно кристально честными, то мы любим друг друга недостаточно. В сущности, думали они, вполне вероятно, что в глубине души мы совершенно неспособны любить! Они изо всех сил старались не задумываться над этим и поменьше заглядывать себе в душу. Но им это удавалось всё реже и реже. Ночью, уставясь в темноту неподвижным взглядом и делая вид, что спят, они пытались придумать — желательно поскорее, ведь они были стары и смерть была не за горами, — как сделать так, чтобы любить друг друга сильнее. Они покупали учебники о любви и выучивали наизусть целые главы. И всякий раз говорили друг другу: — Ну вот, видишь, — и безнадёжно покачивали головами. Их одолевали усталость и головокружение. И порой, когда всё вокруг казалось расплывчатым и неверным, они устремлялись друг к другу в объятия, но, не оценив расстояния, валились на пол, как кули с мукой. Однажды они упали так сильно, что не смогли подняться. — Может, хоть теперь мы любим друг друга достаточно, — с трудом произнесла одна старушка. — Ох, хотела бы я верить! — Я тоже, — всхлипнула другая старушка. — Но ведь это же всё равно не так. Медленно, очень медленно дотянулись они друг до друга и, не в силах сдерживаться, принялись целоваться с ещё большей страстью, чем когда-либо. В глазах у них потемнело. Они не могли выговорить ни слова. Но они знали, что этого всё равно недостаточно. Хотя это, наверно, было неважно. Наступил вечер, а они всё лежали в отчаянии. * * * Две старушки привыкли друг к другу настолько, что одна частенько ставила свою чашку на вторую, а другая придвигала свой стул к первой и устраивалась читать газету на её спине. Они любили друг друга, часто это повторяли, и больше им говорить было особенно не о чем. Если же они всё-таки заговаривали о чём-нибудь, то говорили друг другу не «ты», а «оно»: «Во как оно скособочилось-то» или «Да оно едва на ногах стоит, как только не упадёт?!» Когда же им случалось не удержаться на ногах, они, тряся головами, помогали друг другу подняться. По утрам они смахивали друг с друга пыль и, опираясь друг на друга локтями, молча пили кофе. А по ночам одна старушка забиралась под другую, плотно укутывалась в неё, поворачивалась на бок и засыпала. Когда одна из них в конце концов умерла, вторая выволокла её на улицу, положила на краешек тротуара и присела сверху, чтобы перевести дух. — Вы на ком-то сидите, — сказал, проходя мимо, какой-то старичок. — Да нет, — отвечала старушка. — Ничего подобного. Немного передохнув, она встала и отправилась домой.

* * * Две старушки вышли из дому — стоял прекрасный день, а они вот уже несколько месяцев не ступали за порог. В тот же миг они были сбиты с ног. «Ничего удивительного», — подумала одна старушка. «Какие же мы всё-таки дуры», — подумала другая. Они лежали на земле, а перед ними стоял малюсенький человечек. Такого крошечного человечка им еще встречать не доводилось. — Виноват, — сказал он. — В чём? — удивились они. — Как это в чём? — в свою очередь удивился человечек. — Да в том, что налетел на вас, вот в чём. Они не могли поверить, что он сумел сбить с ног их обеих, и так и сказали: — Ну, для этого, вообще говоря, вы ростом не вышли. Человечек взглянул на них опечаленно и опустил глаза. — Ну хорошо, хорошо, — сказали они. — Вы сбили нас с ног, отлично. Человечек захныкал. Это было невыносимо. Он скулил, как щенок. — Да ладно же! — закричали старушки. — Вы нас обеих с ног свалили! И теперь — весьма сожалеете! Ладно! Они кричали изо всех сил и сами уже верили своим словам. Человечек перестал хныкать, но продолжал вздыхать. Он уселся на край тротуара, обхватив ладонями голову. Старушки от боли не могли подняться; к тому же, у них наверняка было что-то сломано. Наступил вечер, начало подмораживать. Они лежали там, на тротуаре, перед своим домом. Маленький человечек, вздыхая, сидел напротив. Где-то на часах пробило одиннадцать. Издалека до них доносилась приглушённая музыка. — Вам не пора ли домой? — спросили они наконец. Человечек поднял голову и кивнул. Он рассказал, что живёт у реки и у него есть небольшая лодка. Но чтобы её на воду спустить, нет, до этого никогда не доходило. Он бродит по городу изо дня в день, неутомимый, не замечая ничего вокруг. У него нет никакой цели. В тот же самый день другой человечек, неподалёку, вдруг проникся верой — хотя совершенно не хотел становиться верующим. «Чушь! — кричал он. — Ни во что не собираюсь верить, ни во что!» Он размахивал руками и причитал, но это ему не помогло: он уверовал и смотрел из окна с изумлением. «Ну, если ты мне утешения не пошлёшь!» — молился он с яростью. А ещё одному человечку, на той же самой улице, в тот же самый день, до смерти захотелось пирога с можжевеловой водкой — и он решил, что счастлив — хотя пребывал в отчаянии и никогда, ни одной секунды счастья ему не перепадало. Человечек ушёл. Старушки лежали ещё некоторое время, пока какой-то прохожий не помог им подняться и войти в дом. * * * ДВЕ СТАРУШКИ жили вместе много лет. Они были счастливы — так им казалось — и неразлучны. Они исходили из того, что в их жизни уже ничего не может измениться. Но однажды утром одна из них сказала: — Я хочу, чтобы ты ушла, немедленно. Внезапно она как бы стала выше ростом, стояла разрумянившаяся, торжествующая. В ней появилось нечто величественное: сверкающие глаза, горделивая осанка. Она возвышалась над другой старушкой, как некая матрона. Вторая старушка втянула голову в плечи. Она походила на мышку, такой маленькой и робкой она сделалась в считанные секунды. — Хорошо, — сказала она. Она встала, наткнулась на стол, обогнула стул и распахнула дверь. Она не решалась оглянуться. — Счастливо тебе, — сказала она, глядя в пол. И прошептала, неслышно для другой старушки: — Я люблю тебя. — Давай не мешкай, — сказала первая старушка. — Ступай. Вторая старушка вышла из комнаты, спустилась по лестнице, вышла на улицу. Она собралась с духом и исчезла. Назад она не вернулась. В тот же день первая старушка утратила свою горделивость, принялась рвать на себе волосы, бегать повсюду, помещать объявления, расклеивать плакаты: «Разыскивается моя любимая подруга». Она прожила ещё много лет, мрачная, переполненная раскаянием. Что случилось с ней тогда, в тот миг, когда она вдруг сделалась огромной, гордой, торжествующей, — осталось для неё загадкой. «Тот момент не имел ничего общего с действительностью! — думала она порой с сомнением. — Он относился к другому роду вечности! К смерти!» Она бросалась на стены, колотила кулаком по столу, хлопала дверьми до тех пор, пока не падала бездыханная. * * * ДВЕ СТАРУШКИ дождливым днём сидели на лавочке под деревом. Они долго молчали и глядели на дождь и на низкое серое небо. Потом одна старушка спросила: — Ты, может, ждёшь кого-нибудь? — Да нет, — сказала вторая старушка. — Или, впрочем, да, вообще-то… вообще-то я всегда кого-то жду. Но это так, в общем смысле. — Да, — поддержала первая старушка. — И я тоже. — В самом деле? — спросила вторая старушка. — Ага. — Мне всегда казалось странным о таких вещах рассуждать, — вымолвила вторая старушка. Она болтала под лавочкой ногами и разглядывала свои туфли. — Да и вправду сказать, жду-то я жду, да всё без толку. — И я тоже, — сказала первая старушка. Довольно долго они сидели молча. Время от времени они искоса поглядывали друг на друга. Люди торопились мимо них, почти бегом, с поднятыми воротниками или под зонтиками. — А знаешь, — сказала вдруг первая старушка, — может, мы с тобой ждем друг друга? — Да! — сказала вторая старушка. — Верно! Ты, стало быть, ждёшь меня, а я — тебя! Это были две одинокие старушки. У них была пустая жизнь за плечами и ещё несколько лет впереди, и внезапно они заключили друг друга в объятия и пылко поцеловались, прижимаясь стиснутыми губами. Их головы покачивались взад и вперёд. И вдруг они вздрогнули, разжали руки, отпрянули друг от друга. Что им, в сущности, было друг от друга нужно? Во рту у них пересохло, пальцы тряслись. Могли ли они довериться друг другу? Не затевали ли они чего-либо от лености? От жадности? От скаредности? Не стали ли они жертвами какого-нибудь нелепого совпадения? Это тянулось довольно долго — так что стемнело и они успели замёрзнуть — покуда не смогли договориться, вступать ли им друг с другом в любовные отношения (другого выражения они подобрать не сумели) или оставить происшедшее на единственный вечер и единственный поцелуй. — До чего же нелёгкий выбор! — сказала одна старушка. — Невероятно! — сказала другая. Кто бы мог подумать, что это решение может оказаться таким трудным.

* * * ДВЕ СТАРУШКИ жили в маленьком домике на краю города. За долгие годы они изрядно надоели друг другу. Но вот однажды они отправились путешествовать. «Всё же что-то новенькое», — решили они. К их большому разочарованию, мир успел измениться. Они увидели, что люди сделались злобны и угрюмы. Пошёл дождь. В поисках укрытия они забежали на какой-то заброшенный пустырь и забились в уголок у забора. Они держались друг за друга так крепко, что чуть не задохнулись. Колени у них подкосились, и они осели в жирную, чавкающую подзаборную грязь. Подняться на ноги им не удалось, они оцепенели от холода. Так их и нашли. Их забрали куда надо и допросили. — Что вы там делали? — Ничего особенного. — Ничего особенного? — Ничего особенного. Мы обнимались. — Прямо там, в грязи??? Это вы-то??? — Мы любим друг друга, — прошептали они. Человек, который их допрашивал, откинулся на стуле. — Так, — сказал он и потёр руки. — Любите, стало быть, друг друга. — Ну да. — То есть это вы любовь имеете в виду, так следует понимать? — Любовь, да, — сказали старушки тихо. Допрашивавший встал, подошёл к шкафу, повернул ключ и распахнул дверцу. — Ну так вот, — сказал он и вытянул оттуда женщину, которая стояла там, тесно зажатая между каких-то картонных коробок. Он усадил её на стул возле своего стола, достал из ящика щётку и принялся обмахивать ею женщину. Женщина улыбалась ему и показывала, где он прежде всего должен чистить: под коленками, у шеи, между лопаток. — Однако и запылилась же ты, — сказал он мягко. — Да, — согласилась она. Он чистил её с большой нежностью, в то время как она указывала ему на всё новые и новые места. — Вот что такое любовь, — сказал он старушкам, всё ещё продолжая водить щёткой. — Вот что означает любить. Вы бы и не подумали, а? И он затолкал женщину обратно в шкаф и снова запер дверцу на ключ. Старушки пришли в сильнейшее замешательство. Их трясло, они не могли вымолвить ни слова. Человек вытолкал их из комнаты. — Убирайтесь! — крикнул он им вслед. Понурив головы, побрели они домой. «Стало быть, мы всю жизнь ошибались, — думали они. — Всегда». Их жизнь превратилась в кошмар. Всякое напоминание о том, что они прежде считали любовью, причиняло боль. Они исхудали и сгорбились. Во сне над ними потешались вороны, начальники и дети. Однажды утром они умерли, одна за другой. * * * Две старушки любили друг друга, но позабыли, что нужно при этом делать. Они иссохли, окостенели и довольно явственно похрустывали суставами. — Можно попробовать поцеловаться по старинке, — предложила как-то вечером одна старушка. — Отчего же нет, — сказала другая старушка, ошеломлённая подобным предложением. — А если из этого ничего не выйдет, что-нибудь да придумаем, — сказала первая. С трудом поднялись они со своих стульев и, шаркая, побрели навстречу друг другу. Приблизившись, постояли немного, чтобы перевести дух. Затем они принялись обсуждать, как им держать руки во время поцелуя. — Положим друг другу на плечи? — спросила одна старушка. — Да. Или нет, постой. Всё же не надо. На талию. Это гораздо лучше. — А как мы при этом будем стоять — просто так, или станем ласкать друг друга? — спросила первая старушка. — Ласкать, — сказала другая старушка. Это было ранним вечером, в августе. Они кутались в вышитые шёлковые шали — от сквозняка. С улицы доносилось чириканье воробьев, аромат роз. — Ну? — начала одна старушка. — Погоди-ка, — сказала другая старушка. — С открытыми глазами или с закрытыми? — С закрытыми, — ответила первая. — Я-то уж, во всяком случае, точно зажмурюсь. — И я, — сказала другая старушка. — Вот и хорошо. Ну, давай, что ли… — сказала первая старушка. Они сдвинули головы, закрыли глаза, положили руки друг другу на талии и поцеловались. «С ума сойти… — думали они. — Значит, можем ещё что-то!» Правда, до ласк у них так и не дошло: им нужно было сохранять равновесие. Они целовались в течение целой минуты, пока у них не заболели губы. Тогда вновь, шажок за шажком, они попятились в разные стороны. Солнце зашло. Чёрный дрозд распевал на крыше. — Попробуем завтра ещё разок? — спросила первая старушка осторожно. — Хорошо, — согласилась другая, — но тогда уж я положу тебе руку на шею — думаю, я тогда вернее буду держаться. Как ты считаешь? — Давай, — сказала первая старушка. Её губы всё ещё обжигало или покалывало — она, вообще говоря, и сама толком не знала, что это было за чувство. Ей вспомнилось, как она стояла однажды на балконе, летним вечером, в темноте, давным-давно, и как та девушка неожиданно поцеловала её, будто бы обознавшись, — у неё дрожали руки — и что она тогда тоже положила руку ей на шею.