О Пушкине, как о едоке, мнений разных существовало предостаточно. Близкий друг князь Вяземский отмечал, что «он вовсе не был лакомка», другие, глядя на экзерсисы Александра Сергеевича в столичных ресторанах, считали его эстетом от кулинарии. Сам же поэт писал: «не стоит откладывать до ужина то, что можно спокойно съесть за обедом!»

Бабушка Пушкина, Мария Алексеевна, хозяйкой была прекрасной. Ее кладовые в сельце Захарове ломились от домашних запасов. А вот дочку свою, Надежду Осиповну, Марья Алексеевна вырастила не то что белоручкой (дворянские руки никто свеклой да тестом пачкать не собирался), но уж очень бесхозяйственной. Наденьку, даже уже вышедшую замуж, все больше в свет тянуло. Оно и понятно, куда приятнее и занимательнее о нарядах да веерах поговорить, чем банки с вареньем считать и приходно-расходные книги в порядок приводить. Вот и были ее дома и в Петербурге, и в Москве «всегда наизнанку: в одной комнате богатая старинная мебель, в другой пустые стены или соломенный стул; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня с баснословной неопрятностью».

Сергей Львович, «папенька», себя хозяйственными заботами также не обременял, предоставив жене единолично распоряжаться домом. Надежда Осиповна с мужем и детьми не церемонилась и губы поджимать по всякой мелочи любила, кормили здесь кое-как, пересушенным, пересоленным и часто несвежим. Потом, когда уже по прошествии многих лет в доме их все останется по-прежнему, Антон Дельвиг, барон, поэт и однокашник Пушкина по Царскосельскому лицею, не преминет проехаться по этому поводу:

«Друг Пушкин, хочешь ли отведать
Дурного масла, яйц гнилых?
Так приходи со мной обедать
Сегодня у твоих родных».

Блины няни

За домашним столом уже оторвавшийся от родительской семьи Пушкин оставался непривередливым, предпочитая выбирать что попроще и поздоровее, без изысков. Очень любил он, например, блины Арины Родионовны, которые та готова была стряпать для своего «ангела Александра Сергеевича» в любое время суток. Их она пекла из пары фунтов (по-нашему, фунт равен примерно 400 граммов) пшеничной муки, восьми яичных желтков, куска хорошего деревенского масла и кислого молока. Взболтав смесь, нянюшка для пущей пышности добавляла в нее взбитые яичные белки. Такие блины «ангел» мог съесть до трех десятков. Анна Петровна Керн, дочь полтавского помещика, та самая, которой Пушкин презентовал вечное «Я помню чудное мгновенье...» и «...я бешусь, и я у ваших ног», уверяла, что больше всего Александр Сергеевич любил печеный картофель, до которого был «большой охотник».

Ром или вино?

К спиртному Александр Сергеевич относился положительно, особенно воздавая должное жженке, пуншу, который сопровождал все его пирушки, начиная еще с лицейских времен. Ее готовили в серебряной или медной посуде, вливая пару бутылок шампанского, бутылку крепкого рому, бутылку сотерну (десертного янтарного вина) и добавляя пару фунтов сахара и ломтики ананаса. Ананасы можно было уже тогда купить в лавке, а многие помещики выращивали их сами в оранжереях, покупая саженцы в семенных конторах. Жженку кипятили и, положив крест накрест две шпаги, водружали на пересечение их большой кусок сахара, поливали его ромом, зажигали и, чтобы процесс не остановился, то и дело подливали ром. Сахар горел, таял, а все продолжали зачерпывать жженку суповыми ложками и поливать сахар, не забывая разливать напиток всем желающим.

Такой напиток Александр Сергеевич называл «Бенкендорфом», в честь шефа жандармов, и полагал, что он, напиток, чрезвычайно успокоительно действует на любой желудок. И именно о нем писал жене, Наталии Николаевне, в самом начале сентября 1833 года: «Вечер у Нащокина, да какой вечер! Шампанское, лафит, зажженный пунш с ананасами – и все за твое здоровье, красота моя!»...

Из безалкогольных напитков Александр Сергеевич обычно просил подать «кофию черного», лимонад, который камердинер Никифор Федоров готовил ему, если Пушкин усаживался за работу ночью, брусничную воду и клюквенный морс. А на его письменном столе в жару всегда должны были стоять графин с водой, лед и банка с крыжовенным вареньем.

«Во дни веселий и желаний...»

Известно, что все изыски, описанные, например, в «Евгении Онегине» вроде живого лимбургского сыра, «трюфлей», «ростбифа окровавленного» или страсбургского пирога, Пушкин обычно заказывал в ресторациях, в которые захаживал частенько. День аристократа в крупном городе был заполнен под завязку. Выпив утром кофе, «как мусульман в своем раю с восточной гущей кофе пью», часов в одиннадцать отправлялись с визитами, так, ненадолго, о здоровьице справиться или за ужин, что накануне был, отблагодарить. Приличия требовали, чтобы такой «благодарственный» визит был нанесен не ранее трех дней и не позже недели после званого ужина или обеда. После обеда обычно ехали в театр, а потом, часам к восьми – на бал. А там фраки, россыпи бриллиантов на аграфах, платья – креп на атласе, звуки полонеза и котильона и ужины с такими изысканными блюдами, что все только диву давались.

После ужина танцы продолжались, и разъезжались гости лишь под утро. «Пушкина нигде не встретишь, как только на балах», – говаривал Гоголь. И то верно, женитьба на Натали Гончаровой, триумфально входящей в высший свет, требовала исполнения прихотей молодой жены и, соответственно, денег. А с ними трудностей хватало. В общем, было то густо, то пусто... «Кружусь в свете, – писал он как-то Нащокину, – жена моя в большой моде, все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения...»

Наталия Николаевна, как и многие девушки, которые, едва выйдя замуж, вдобавок к обручальному кольцу получали ворох забот о доме, муже, детях и гостях, была еще неумела и необоротиста. Один из знакомых Александра Сергеевича, побывав в московском доме поэта почти сразу после его свадьбы, заметил: «Пушкина – беленькая, чистенькая девочка с правильными чертами и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она неловка еще и не развязна; а все-таки московщина отражается на ней довольно заметно. Что у нее нет вкуса, это было видно по безобразному ее наряду; что у нее нет ни опрятности, ни порядка, о том свидетельствовали запачканные салфетки и скатерть, и расстройство мебели и посуды».

Но вместе с тем есть свидетельства современников, что кормили у Пушкиных очень даже неплохо. В доме Пушкиных гостей потчевали холодными осетриной и телятиной, щами с белыми грибами, гусятиной с капустой, чаем с ромом, а иногда звали отведать новомодное блюдо «макароны». На «четвертую перемену», десерт, часто выставляли на стол и любимые хозяином дома ягоды: клюкву, бруснику и морошку. В Петербурге Пушкин покупал любимую ягоду на Круглом рынке, на Мойке, недалеко от своего дома, по два рубля за два с половиной фунта. И говорили, что уже умирающий, он в последний свой день просил принести ему моченой морошки...

Отрывки из статьи Инны Садовской для Story